Рыцарь, который защищает свою душу доспехами веры,
подобно тому как облекает свое тело в кольчугу,
и впрямь есть рыцарь без страха и упрека.
Святой Бернар Клервосский
Какой же русский не любит тамплиеров?
Если это вопрос, то риторический.
Если же это – тезис, то весьма спорный. Во всяком случае, мои собственные чувства при виде толпы устрашающего вида личностей в черном, на конях и с оружием были довольно неоднозначны. Особенно сейчас, при декорациях сугубо для разбойничьей мизансцены: черное ночное небо, луна, как бледное пятно, неприятно леденящий спину ветерок… Я попыталась вытащить из-за пояса джинсов хотя бы один пистолет – рука не двигалась. Тогда, в панике, я попробовала изобразить голливудскую улыбку типа «привет, ребята, какой чудесный вечер!». Увы! Попытка вылилась в слабый стон, отозвавшийся адской болью в голове. Ребята, однако, заметили мое жалкое приветствие и пришли в движение. Я слышала, как они галдят (невыносимо… боже, какая боль!), соображала, что это, должно быть, по-французски, но ни одного слова разобрать не могла. Внезапно что-то во мне переключилось, и я поняла, что плащи у парней с красными крестами – белые, следовательно, передо мной не какие-нибудь сержанты, а настоящие благородные рыцари*; что над головой у меня начищенной алюминиевой сковородой висит полдневное небо с ядовитой яичницей солнышка точно по центру; что у меня темнеет в глазах, за ночную прохладу я приняла жестокий озноб, и вообще, не успев ступить на землю, прилегающую к Акре, я получила самый сильный солнечный удар за всю свою многотрудную жизнь. Пока я понимала, один из бородачей соскочил с лошади, отцепил от седла притороченный к нему мешок и поднес к моему лицу. Он что-то говорил мне, я никак не могла понять, что именно. Но в мешке, вернее, бурдюке, что-то плескалось. Я с трудом приподняла голову, отпила несколько глотков, затем, осмелев, забрала емкость и опрокинула себе на голову. Они все дружно заржали.
*Рыцари-тамплиеры носили белые плащи с красными крестами; сержанты одевались в черное
Очень смешно… лучше бы шепнули по секрету – как им удается выживать между двух сковородок, неба и пустыни? Да еще в железных латах…
Добрый самаритянин без усилия поднял меня с земли. Второй, тоже спешившись, затормошил мой рюкзак, очень заинтересовавшись многочисленными карманами на «молниях».
– Э, не трогай, – слабо запротестовала я. – Там мое всё!
Протест не возымел действия. Первый рыцарь ловко забросил меня, как мешок, на круп самого мощного из коней. Чтобы не упасть, я схватилась за плащ всадника, а потом – и за его владельца. Владелец был под стать скакуну – голова его возвышалась над моей минимум на пядь, а на спине уместнее всего смотрелся бы текст: «Если вы читаете эту надпись, значит, брат Гундомар упал с коня»**. Он даже не соизволил повернуть голову; сомневаюсь, что он вообще меня заметил! Второй прихватил мой драгоценный рюкзак, тронул поводья, на ходу продолжая разглядывать невиданное вместилище хламья.
**Одна из первых печатей Ордена тамплиеров изображала двух рыцарей на одной лошади
Разъезд направлялся в Акру. Оставалось только надеяться, что жареные Александры в тамплиерское меню не входят…
Дальнейшее помню урывками. Кажется, мне снова дали воды, и у меня хватило силы откупорить один из карманов рюкзака – тот, где лекарства, и отрыть там цитрамон. Потом… потом, кажется, гигант, который откликался на имя «брат Гэндальф» – вот в этом не уверена, потому что перед тест-драйвом как раз перечитывала Толкина, Сашка подсунула, – нес меня куда-то, перекинув через плечо. А мои семьдесят кило просто так через плечо не перекинешь… Прошло, наверное, не меньше полусуток, прежде чем я пришла куда-то поближе к себе.
То, что было подо мной, убило бы на месте принцессу на горошине; Рахметову бы не хватило пары гвоздей. Вокруг меня мирно посапывало пятеро бородатых парней в штанах и рубашках, подпоясанных какими-то веревочками, в обнимку с мечами. Их кровати казались не менее комфортными, чем моя. Я отлично вижу в темноте, но тут кто-то позаботился о скорейшей порче зрения – отбрасывая мутные блики, в плошке с маслом плавал зыбкий фитилек, немилосердно чадивший. В комнате стоял непереносимый запах мужика – смесь пота, перегара и портянок. Я поморщилась, встала и распахнула узкое, затянутое чем-то вроде слюдяных пластин окошко. Подумав, решила, что этого недостаточно, выкопала в рюкзаке ароматическую палочку и воинственно воткнула ее в трещину грубо сколоченного стола. Вскорости душегубка приобрела законченную запаховую форму. Можно было ложиться и спать дальше.
Проснулась я от того, что в дверь бесцеремонно барабанили. «Дерни за веревочку, дверь и откроется!» – заорала я, выхватывая пистолеты. Дверь и открылась.
– Какие веревочки? Балаболы! – сообщила нам бородатая башка, без тени смущения глядя в два направленных в лоб дула. – К заутрене опоздаете!
Я страдальчески вздохнула, откидываясь обратно в отключку. Но залечь на дно мне не дали. Один из братков, проснувшийся по первому стуку, поймал меня за плечо.
– Вставай, барышня, – весело скалясь в бороденку, предложил он. – Пошли на молитву, она короткая, а оттуда в палаты. Сегодня мясо дают.
Сердце все еще трепыхалось от неожиданной побудки. Все мало-помалу вставало на свои места. Меня, как неопознанное лицо христианского вида, доставили в крепость, приняли меры к спасению и устроили на ночлег в рыцарской казарме, где пустовала койка. А теперь собирались немного поспасать мою душу и накормить тело. При этом, заметьте, совершенно на упомянутое тело не посягая.
– Благодарствую за приглашение, – откликнулась я, оживая, – а за барышню отдельное спасибо!
Умываться тут как-то не принято. Я с досадой убедилась, что все написанное о неопрятности Западной Европы Средних веков является чистейшей – извините за каламбур! – правдой. Впрочем, на меня эта «правда» не распространялась. Я наскоро привела себя в порядок и вскоре с приличествующей случаю благостной миной слушала заутреню, добросовестно повторяя за капелланом «Отче наш».
В столовке (по-здешнему палатах, а вообще-то трапезной), правда, вышла заминка. Гостей тут принято сажать по ранжиру, и ребята не могли решить, куда бы меня пристроить – к сержантам ли, к беднякам за благотворительный столик. Наконец, брат Гэндальф – смотри-ка, я его правильно запомнила! – разрешил ситуацию, усадив меня рядом с собой. Судя по тому, как на меня косился народец, это была неслыханная честь. Я смиренно взяла кривую деревянную ложку и склонилась над объемистой глиняной миской, где в пшенной каше без масла угнездились куски жесткой говядины. Кушать нам надлежало из этой миски вдвоем, по очереди. Если мне не наврали, – чтобы излишне религиозные братья не постились сверх положенного.
Господи, ну и гадость они тут едят… Я и то лучше готовлю.
– Кто ты? – поинтересовался брат Гэндальф. – Ты отстала от каравана паломников?
Я с трудом представляла себе, что здесь могут делать караваны паломников.
– Ты благородная дама?
На этот вопрос я могла ответить. Очень давно и не здесь, но все-таки мне пожаловали титул баронессы Пентиум.
– Мы до того, как нашли тебя, поймали троих сарацин, – с удовольствием похвастался брат. – Какие-то странные, без оружия, избитые в кровь, но все в золоте и дорогих каменьях. Говорят, алмасты напала. На тебя тоже алмасты напала, или еще какая напасть приключилась?
– Угадал, – я кивнула головой. – Со мной приключился солнечный удар.
– А в алмасты ты не веришь? Я от сарацин частенько про них слышал. Говорят, песчаные ведьмы.
Не успела я тут появиться, как заработала новое прозвище. Сашка бы сказала – погремуху или даже погоняло. Обидно! С песками я не в дружбе. Лавинной ведьмой вот называли – правильно называли, не всякий под лавиной выживет. Со вздохом и честно я призналась:
– Если вам попались те трое, которым я выворачивала суставы, то они это заслужили. Мало того, что пытались забрать у меня рюкзак, так еще и в гарем продать грозились. Пришлось им объяснить, что руки коротки…
– Как? – ахнул брат Гэндальф совсем по-мальчишески. Я вдруг заметила, что он и есть молодой – лет двадцать восемь, может быть, тридцать, не больше. – Ты что, действительно побила троих мужчин с оружием?
– Знаешь, брат Гэндальф, – откровенно сказала я, – иногда просто приятно поставить на место троих зарвавшихся хамов с оружием.
Завтрак мы доедали в молчании. Меня бы это устроило – я разглядывала многочисленные трофейные щиты и знамена, развешанные по стенам для аппетита. Но, по-видимому, брат Гэндальф молчать не любил.
– А все-таки, – жадно полюбопытствовал он, едва встав из-за стола, – что ты здесь делаешь?
Я какое-то время молчала, прикидывая, как он отреагирует на правду.
– Я провожу тест-драйв. Испытываю свой «Телепорт».
***
Лауреаты Нобелевской премии время от времени вынуждены гладить.
Глажка – одно из самых моих нелюбимых занятий. Поэтому я предпочитаю несолидные джинсы и свитера или футболки. Но я ведь не одна на свете. И сейчас я гладила, шипя распылителем, Сашкино платьице – бело-розовое, поплиновое, с плиссированной юбочкой. Нелюбимое занятие, нелюбимое платье «для гостей». Время от времени я еще вынуждена ходить в гости к другим научным светилам, а у них – тоже дети или, чаще, внуки. Сашка у меня – поздний ребенок, другие в таком возрасте становятся бабками и дедками, а не мамами. Считается, что «дети найдут о чем пообщаться». Непонятно только, почему дети научных светил обязаны носить не то же, что и их не столь обиженные судьбой сверстники.
– Мама, – обманчиво-кротко начала Сашка, – а ты когда будешь испытывать свою машину времени?
Я в ответ тяжко вздохнула, утирая трудовой пот со лба. «Своей», да еще «машиной времени» я могла бы назвать «Телепорт» лишь в плане теоретических разработок (за которые и получила Нобелевскую), да и то наполовину, ибо начало изучению темпорального поля положила профессор Никонова. Программное обеспечение мы ваяли втроем с Серафимой и Хейгрис, конструкторские работы возглавлял старина Амори (надо видеть, с какой гордостью этот наследник баронского замка Х века под Тулузой произносит «я – россиянин!»), а уж энергоресурсами занимались ребята из проекта «Звездное пламя». Надо было еще менеджера нанять или агента, потому что разрешение и средства на тест-драйв в министерстве выбивала лично я, и кто бы знал, чего это мне стоило!
Две минуты работы «Телепорта» – трехлетняя добыча нефти по всей РФ.
Правда, он работает не на нефти, а на высокотемпературной плазме, генератор которой и называется «Звездное пламя». Во что обходится минута работы «Звездного пламени» – стратегическая информация. Если враги державы узнают эту цифру, они радостно сложат руки на животах и начнут ждать окончательного и бесповоротного дефолта.
– Сейчас, доченька, доглажу – и буду испытывать.
– Ой, – опасливо сказала Сашка, торопливо нажала «Escape», а за ним – «Game over» перед самыми носами разочарованных монстров, и вылезла из-за машины. Я сдвинула брови:
– Машину погаси! Тоже мне, Васисуалий Лоханкин модернизированный.
– Я тоже «Золотого теленка» читала, – немного обиженно ответствовала Сашка. – А ты надолго?
– Не глупи. Я там могу провисеть хоть сто лет, а сюда вернусь ровно через неделю. А что?
На лице чада четырнадцати лет от роду явственно читался триумф. Неделя! Без мамы!
Если бы две недели – она бы мне тут нарулила. Поэтому больше недели ей давать нельзя.
– А что скажет Тери?
Моя ненаглядная подруга жизни, остепененная чуть в меньшей степени, чем я (Нобелевскую за открытия в психологии еще не дают), в данный момент торчала на очередном заумном симпозиуме наподобие «Как сделать разложившихся гебефреников истероидными параноиками с нарушениями иннервационной моторики».
– Я для нее стараюсь. Я наметила путешествие в эпоху Крестовых походов. Выясню, что они там делали для преодоления мотивационных кризисов макросоциума.
– Это типа как у нас сейчас, да?
Чадо зрит в корень социальных процессов. Еще бы, интеллект у нее – в меня, а знания щедро, не сообразуясь с возможностями их усвоения, предоставляет Тери.
– Вроде того. Значит, так: по телефону никому не хамить, дурацких розыгрышей на пару с Кэт не устраивать (Кэт, вернее, просто Катька – приемная дочь Амори, шалопайка еще та), питаться регулярно, книжки мои друзьям не давать, с «тарзанки» не прыгать, спать ложиться не позднее двенадцати, в Интернетях пребывать не более семи часов в день. К приезду Тери приготовь, пожалуйста, салат «мимозу», она любит.
Не знаю, сколько она будет пребывать в Нетях – в сутках, по-моему, столько часов не бывает, но ложиться мы будем в три, с тарзанки прыгать – ежедневно, а то и с парашютом на летное поле попремся, если пустят – там с 18-ти лет, но кто его проверяет!, и вся надежда – что Тери не очень задержится. А то с нее станется умчаться читать где-нибудь курс лекций. На всякий случай я позвонила Амори и попросила присмотреть за чадом.
Итак… завещание я написала и заверила три дня назад. Бумаги к новой работе, не слишком объемной, но важной, – в ящике стола в родимом кабинете. В компьютере все систематизировано, пароли я сняла, а где снять побоялась – оставила их Серафиме. Экзамены в Политехе приняла. Лаборанты, научные сотрудники и даже уборщица – все тщательно проинструктированы, если что, без меня какое-то время обойдутся. Даже коммунальные услуги, и те оплачены. Что еще? Суп сварен, продуктов куплено на месяц вперед… На поминки должно хватить.
С этой мыслью – поистине в припадке оптимизма – я расцеловала Сашку и нырнула в метро. «Телепорт» стоит в моем НИИ. Сегодня воскресенье, и если что-то не сработает – пострадает минимум людей…
***
Из бомбардировщика бомба несет
Гибель аэродрому,
А кажется – стабилизатор поет:
«Мир вашему дому!»
Я отпустила гриф лютни и перевела дух. Никогда не могла спокойно воспринимать Высоцкого. Честно говоря, я впервые спела несколько его песен не без опаски – не поймут, затюкают… Поняли, хотя и по-своему.
– Хвост Люцифера! – брат Гэндальф, пристроившийся вместе с остальными вкусить высокого искусства, хлопает здоровенной ручищей по колену. – Когда-нибудь, даст Бог, я увижу Святую Землю, на которую не ступит нога вооруженного сарацина. Тогда и я скажу: «Мир вашему дому»!
Ребята, пустившие меня на бесплатный постой, представляли собой настоящий христианский интернационал. Брат Люк был родом из Швейцарии, брат Пере – из Арагона, где уже успел, несмотря на свои двадцать два, всласть повоевать с маврами, брат Ульрих – из Саксонии, брат Стивен – из Лондона (кстати, лютня принадлежала ему), а самый младший, братишка Беренгар неполных пятнадцати лет от роду, – из Лангедока.* Он спешно добавил, представляясь: с катарами никто из нашей семейки ни-ни, мы все добрые христиане. Как будто меня это интересовало! С ними жил брат Этьен. Жил… еще три дня назад. Я невольно оккупировала его постель.
*В Орден храма принимали с 13 лет. Вновь принятый тамплиер именовался рыцарем вне зависимости от того, мог ли он исполнять обязанности «боевого брата» по возрасту, воинским умениям и т.д.
Я невольно оккупировала и пол-миски, еще недавно принадлежавшие маршалу Акры*. Когда он погиб, его место занял молодой, но ближайший сподвижник павшего брат Гэндальф. То-то на меня все так глазели, – не всякому повезет завтракать из одной миски с маршалом! Хотя везение относительное. По здешним правилам, когда умирает маршал, на его месте должны месяц кормить одного бедняка.
*Маршал Ордена тамплиеров Пьер де Севри на самом деле пережил Г. де Боже и пал вместе с Акрой
Личность с одним-единственным рюкзачком, хоть и баронесса, за бедняка по модулю сойдет…
– А что, «Балладу о боевом коне» уже пели? Жаль, я хотел послушать, – послышался голос.
– Ничего, я могу и на «бис», – заверила я и снова перебрала струны. «Я –"Як»-истребитель…»
Кто такой «истребитель», они, естественно, понятия не имели, зато четко представили себе БОЕВОГО КОНЯ, который хочет воевать по-своему. Все остальное было им слишком близко и понятно…
Терпенью машины бывает предел,
И время его истекло!
И тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло…
Я человек не сентиментальный, но есть и спать на месте «ткнувшихся лицом в стекло»… Б-р-р!
Торчать в осажденном городе – занятие неблагодарное. У нормальных людей находится куча полезных дел: коня подковать, мечом для тренировки помахать, кольчугу почистить, отстоять заутреню-обедню-вечерню, в дозоре постоять, на капитуле позаседать – еженедельном для обсуждения мелкой текучки и Генеральном для решения серьезных дел. А физику из Санкт-Петербурга приходится гибнуть со скуки. Нет, я не теряла времени совсем уж даром – у меня было припасено изрядно пленки, и я щелкала своей «мыльницей» везде, где ни попадя. Будет доказательство успешности тест-драйва (тьфу, тьфу, тьфу! Сюда-то я без проблем попала, а вот вернусь ли?) и одновременно – материал, за который историки удавятся. В поисках удачных кадров я и забрела на кухню.
Пожилой, сморщенный, подвижный человечек со смешливой искоркой в бархатно-черных глазах засеменил ко мне навстречу. На темной тунике выделялся алый крест – старичок был явно из братьев. Лысина его отсвечивала в солнечных бликах, пегая, как Босеан*, борода забавно топорщилась. Энергично жестикулируя, он воскликнул:
*Правильнее «Боссан». От фр. Baussant – «пегое знамя», черно-белый стяг Ордена Храма.
– Женщина в кухне Храма! Вот так так! Уж не нанял ли Орден нам кухарку?
– А что, помощь требуется? Запросто, – охотно откликнулась я. – Меня зовут Александра. Что делать будем?
– Брат Сиджизмондо, – все так же живо ответил старик, – ну-ка, дорогая девушка, поделись своими умениями. Как ни долго я постигал искусство кулинарии (я сдержала улыбку – постиг, нечего и молвить!), женская рука с кушаньями ладит куда как лучше. Видать, Бог не зря сотворил Адама и Еву разными!
Пожалуй, только добрейший фра Сиджизмондо, знойный сын Апеннин, и мог с полным правом именовать меня девушкой. Большинство местных парней были действительно парнями. Жизнь рыцаря коротка и ярка…
Я занялась осмотром владений фра Сиджизмондо. Мне самой нанимать кухарку никогда не хотелось. Не то чтобы я чувствовала в себе пристрастие к домашнему хозяйству. Но наш маленький устоявшийся мирок – я, Тери и Сашка – не потерпел бы вмешательства извне. А домработница – это больше, чем вмешательство. Поэтому пришлось осваивать все, что не получилось переложить на плечи машин.
Машин тут, конечно, не водилось. Управляться с огромными печами – это тоже не по моей части… А поделюсь-ка я, в самом деле, с фра Сиджизмондо некоторыми рецептами! Эта идея встретила понимание, и я уже через секунду устраивала ревизию своей кулинарной памяти. Итак… оливье? Ага, балалайку… Курица по-португальски? Нет, она с помидорами. «Водный мир»? Не люблю этот салат. И хорошо, что нет ни крабовых палочек, ни кукурузы. Мусака? Нет, там должны быть баклажаны. «Мимоза»? Нет, майонез еще не изобрели, а что за «мимоза» без майонеза. Картошка, жаренная с грибами во фритюре? Пальчики оближешь! Особенно при мысли о полном отсутствии как картошки, так и грибов… Я начала бурлить тихой яростью по отношению к некоторым «товарищам» из буржуазной историографии, приписавшим тамплиерам открытие Америки. Ни черта они ее не открыли!
– Болгарский перец найдется? – безнадежно спросила я.
Нашелся. Правда, не нашлось риса, но его я заменила пшеничной крупой. В остальном – фарш, морковка, лук… Ага, томатного сока нет. Ну и ладно, сливовый тоже хорош, не надо только сахар класть в соус.
– Фаршированный перец – это мясное блюдо, – наставляла я храмского командора по провианту, – поэтому фарша должно быть вдоволь. Лук предварительно поджарь, все смешай – и на сковородочку. А теперь слегка остудить – и можно начинять перцы. Соус готов? Сложи перцы в кастрюлю, соусом залей и туши минуть двадцать…
К моему удивлению, специи здесь ценились дорого. Вроде бы места мускатно-коричные, ан нет… Но немного черного перца и базилика скаредный латинянин все-таки пожертвовал кулинарии для.
– Пусть сыночки потешатся, – приговаривал он. – Что им, бедным, остается? Ни костей-табличек*, ни любви прекрасных дев, ни золота-серебра – так хоть накормлю их, сердечных моих, повкуснее!
*Кости и «таблички» – азартные игры. Рыцарям Храма они строго запрещались.
Я была только «за». Короче, мы с фра Сиджизмондо сразу нашли общий язык.
Остальные труженики кухни взирали на меня довольно подозрительно, но для активных действий у них было слишком много работы. Поэтому я беспрепятственно отщелкала пол-пленки, запечатлевая для истории котлы, кастрюли и лопаточки с прилагавшимися к ним братками.
Возможностей для расспросов у меня было несколько меньше. Дело в том, что устав Ордена строго-настрого запрещал орденоносцам пустопорожний треп, смех, шутки и прочие развлечения. Поэтому, если я что-то спрашивала, мне отвечали доброжелательно, но односложно.
Ну, у них и жизнь! То нельзя, это нельзя – и каждый момент может оказаться последним… удовольствие носить одеяние с красным крестом – не сомнительная ли компенсация за все это?
По счастию, у брата Стивена оказалась с собой лютня. Насчет музыкальных инструментов Устав ничего не говорил. Другое дело, что ни времени, ни сил на музыкальные экзерсисы у братка не оставалось. А вот у меня было и то, и другое. Поэтому я выпросила у парня под честное слово заветные струны с колком, перенастроила лютню по-гитарному (я и на гитаре-то не Бог весть какой игрец) и ввечеру уселась порадовать народ героическими песнями. Первыми моими слушателями стали сам брат Стивен – насчет моих умений инструменталиста он тактично промолчал – и другие ребята из нашей комнаты, в смысле, дортуара. Вскоре вокруг меня собиралась целая толпа.
– Это еще что такое? – раздался гневный надтреснутый голос. – Песни поют! Вместо того, чтобы трудиться и готовиться идти к вечерне!
– Еще и женщина, – поддакнул ему другой.
– Я не женщина, я лесбиянка, – хмуро поправила я. По опыту знаю: невинная констатация безобидного факта почему-то вводит живых людей в состояние ступора. Так получилось и на этот раз. Перед нами, как два столба, застыли двое. Один, пожалуй, моего возраста, сутуловатый, рослый, с живыми и яркими глазами и крючковатым носом. Второй – немного помоложе, с бородой, раздвоенной, как ласточкин хвост, и насупленными косматыми бровями. Судя по почтению, которое им выказали братки, – из числа старейшин Ордена.
– Кто это такая? – брезгливо поинтересовался крючконосый.
– Это баронесса Пентиум, брат Тибо, – брат Гэндальф вежливо поклонился. – Мы нашли ее без чувств в степи.
– Кто позволил ей тут распевать? – с негодованием вопросил бровастый. У, генсек…
– Она запела, а мы с радостью послушали, – продолжал брат Гэндальф, – это, брат Бернар, хорошие, благочестивые песни. Как раз про нас!
Он благоразумно умолчал, что я уже четвертый или пятый день кряду даю благочестивые концерты.
– Я доложу Великому магистру, – поджал губы брат Тибо, – еще разврата нам тут и не хватало!
– Но ведь никакого разврата не было! – отчаянно крикнул брат Гэндальф им в спину. – Брат Тибо! Брат Бернар!
Вечер был безнадежно испорчен. Я запоздало сообразила, что ввергла в шок заместителя Великого магистра и будущего Великого магистра Ордена Храма Тибо Годена и… кто же второй?
– Наш сенешаль, – вздохнул брат Гэндальф. – Достанется мне на капитуле! Он сразу был против. Говорил, что я слишком уж молод.
– Давайте, и я приду на капитул, – предложила я. – Спою им пару песен. Пусть убедятся, что ничего плохого…
Идея была заведомо непроходной, о чем меня сразу же и вразумили. Посторонние на капитулы не допускались. Больше того, все, о чем говорилось на капитулах, являлось тайной почище Тетраграмматона*.
*Алхимическое «Имя Бога», якобы дававшее знавшему его мистическую власть.
Отдав брату Стивену лютню, я поплелась на кухню. Все лучше, чем сидеть в дортуаре и скучать. День сегодня был постный, и я всецело отдалась немясному блюду – блинчикам с творогом.
Обстановка в крепости была весьма и весьма неспокойной. За пару дней до моего появления здесь случилась настоящая беда – из учебников истории я знала, что именно она, как последнее перышко, переломила спину верблюду Святой Земли. Несмотря на состояние войны с султаном Келауном, Акра находилась под защитой перемирия, и некоторые мусульмане восприняли это всерьез. Как назло, этими некоторыми оказались обычные торговцы и крестьяне, привезшие в город свой товар. Опять же, некоторые христиане из числа тех, кто попроще отнюдь не возражали против такого поворота событий. Но не примчавшиеся с Запада – из Заморья, как тут говорили – крестоносцы! Буйные сыны Ломбардии сочли недостойным своей рыцарской чести покупать лук и редиску у сарацин. В результате безоружные зеленщики и молочники оказались частично перебиты, а Келаун теперь требовал сатисфакции. Увы, он был прав.
Справедливости ради – местные «отцы города» и особенно рыцари-монахи, а в Акре сидели представители всех трех орденов, Храма, госпитальеров и тевтонов – предприняли активные действия, чтобы остановить ломбардцев. Но, во-первых, они успели спасти далеко не всех. А во-вторых, Келауна это отнюдь не смягчило.
– Я приготовил сметану, как ты учила, Алессандра, – улыбаясь, обратился ко мне фра Сиджизмондо. Я потерла лоб, очнувшись от нерадостных мыслей о международном положении. Сметану латиняне готовить действительно не умели до моего появления. Отведав упомянутое нововведение, я осталась вполне довольна.
– Отлично! Это как раз к блинчикам. И еще меду надо дать к ним же.
– Ну, если это постное блюдо… – улыбка старика приняла ощутимо лукавый оттенок. Я тоже, не сдержавшись, фыркнула. Он продолжал: – Я слыхал, что в Орден Храма иной раз принимали сестер. Не хочешь ли принять орденское одеяние? Брат Гэндальф, похоже, будет не против. Я передам тебе кухню со спокойной душой!
– Хорошенькая у меня будет жизнь, если я посвящу ее кухне! – расхохоталась я.
– Что это я слышу такое? – брат Гэндальф вломился на кухню, точно слон в посудную лавку, и заполнил ее своей гигантской фигурой и бряцанием оружия. – Брат Сиджизмондо! Ты предлагаешь войти в число братьев-сержантов благородной даме, баронессе?! Как ты могла это позволить, леди Александра?
– Дай, отсмеюсь сначала, – ответила я. – А ты-то что здесь делаешь?
У нас как-то сразу установились такие отношения – точно всю жизнь друг друга знали. Родись брат Гэндальф на Гороховой (где родилась я) или на 3-й Советской (где я живу вот уже второй десяток лет), я вполне могла бы качать его на коленях. Но сейчас он, явно непривычный к инспектированию кухни, покачал кудрявой головой:
– Завтра будет капитул. Брат Гильом, Великий магистр Ордена, хочет видеть тебя до капитула.
– А время поточнее ты указать не можешь? – хмыкнула я. Капитулы тут проходят после обедни. Значит…
– Сразу после обедни. Брат Беренгар проводит тебя.
Он повернулся и заторопился куда-то – у маршала всегда полно забот, особенно если это молодой и неопытный маршал. Я крикнула ему в спину:
– Эй, брат Гэндальф! А что он хочет конкретного?
– Сам не знаю, – уже издалека откликнулся он. Фра Сиджизмондо, робея, подошел ко мне.
– Ваша милость не изволили…
– Чего? – я сморщилась. – А! Пустое. Я же сказала, меня зовут Александра. Ты, кажется, что-то говорил о персиках? Давай назавтра компот забабахаем! И я научу тебя варить варенье, пока меня отсюда не выперли.
Фра Сиджизмондо изменился мгновенно – точно наизнанку вывернули. Минуту назад со мной весело болтал добродушный старый командор по провианту, проще говоря, шеф-повар и завснаб. А теперь – куда там, теперь смиренный инок почтительно обращался к знатной даме, из прихоти толкущейся на кухне. Неаппетитная перемена!
– С вашего позволения… – он поправился: – с твоего позволения, монна Алессандра, персики растут за крепостной стеной. За ними еще ехать надо. С утра братья…
– О! А можно, я с ними поеду? – ожила я. Хоть какое-то разнообразие. Нет, не так: хоть увижу, как эти персики растут! А то сколько я в Крым и на Кавказ ни ездила – никак не удавалось посмотреть!
Четверо братьев и с ними придурковатая баронесса из никому не известной Рутении с раннего утра отправились в персиковые сады. Нас снарядили честь по чести: мулы, корзины, топор на длинной ручке – это чтобы сухие ветки вырубать по мере надобности. Конечно, я захватила и фотоаппарат.
Пульт от «Телепорта», сработанный в виде брошки, я повесила на шею. Выглядел он достаточно красиво, чтобы сойти за обычную побрякушку. Перед поездкой я проинструктировала братьев, что нажимать в случае моей гибели или опасного ранения. Мало ли… не только ломбардцы любят гробить иноверцев.
И предчувствия меня не обманули! Мы уже успели набрать кучу персиков, загрузив выданную нам тару под завязку (все – в полном молчании, между прочим!), обрубили множество сухих ветвей и аккуратно сгребли их в кучу – то-то веселый костер запылает, когда урожай будет убран… и даже проехали пол-дороги в Акру. Молчание спутников раздражало меня. Вообще-то все, что мне надо от жизни – это тишина и возможность подумать. Но физика и математика меня сейчас не очень волновали, а исторические реалии были таковы, что думать о них лишний раз не хотелось. У меня с кризисной мотивацией – проблемы. Но, видит Бог, я не таких реплик хотела!
– Сарацины! Берегись!
Ну и ситуация: на нас во весь опор несутся штук пятнадцать вооруженных до зубов воинов, а мы – впятером, на мулах, с корзинами персиков… Где тут беречься? Конечно, мы все были вооружены, причем я – так, как никто бы и не ожидал. В мой боекомплект входят: два пистолета, сюрикен, дюжина метательных ножей бао-гунь и длинный кинжал. Раньше это был егерский нож, но однажды мы с одним моим очень хорошим другом обменялись подарками.
Не нужно мне рассказывать, что старшие научные сотрудники с таким количеством оружия не ходят. Ножи и сюрикен я получила в подарок от еще одного очень хорошего друга. Прощальный подарок – последний перед тем, как врезаться на мотоцикле в бетонную стену на скорости 220 в час… А в неспокойном XIII веке он всяко должен был пригодиться. Владеть всем этим я умею неплохо, так как регулярно тренируюсь, вызывая насмешки Тери. Она регулярно орет: «Санди – гроза всех питерских бандитов!», если не что-нибудь похлеще.
Дзинь! Первая пара бао-гунь пронеслась, тускло сверкнув лезвиями. Обычно я не рукоприкладствую, не говоря уж об оружии, пока не убеждаюсь, что на меня нападают всерьез. Однако тут убеждаться было нечего – а lá guerre comme а lá guerre.* Два всадника полетели с лошадей, зацепившись сапогами в стременах и подметая степное осеннее разнотравье размотавшимися чалмами. Я приготовила другую пару. Дзинь! Еще двое выбыли из строя. Их оставалось одиннадцать против пятерых. Оставшиеся не сбавляли хода, только еще яростнее орали, размахивая кривыми мечами. Черт… я с ТАКИМ не тренировалась!
*На войне как на войне (фр.)
Не ради чего-то там, а просто для размятия больного позвоночника я постоянно упражняюсь не только на ковре, но и с оружием. В основном восточным. Сабли японские, китайские, боевой цеп… Но не ятаганы же!
Не ятаганы. Зато викинговская секира. За секиру вполне мог сойти топор на длинной ручке. Я привстала в стременах. Видок у меня был – мул, по обе стороны – корзины с фруктами… и топор в руке! Но этот топор врезался в плечо первому же из нападавших, разрубив доспех; воин зажал плечо, взревев, снова замахнулся ятаганом – я перехватила его руку, вырвала из седла, шмякнув оземь, и снова подхватила топор.
Бедняга! Тяжелая кольчуга не спасла его от топора, зато теперь не давала подняться с земли. Я размахивала топором, не давая приблизиться ко мне – желающих было явно многовато. Внезапно что-то переключилось во мне, и я словно поверх голов нападавших увидела: к нам галопом скачут всадники в белых плащах. Еще орут что-то… «Наших бьют»? Нет, традиционный боевой клич – «Босеан спешит на помощь!». Топор снова свистнул в воздухе… Время заскользило очень быстро – белые плащи совсем рядом, они в гуще тел… ятаган над головой, сейчас воткнется прямо в лицо, прямо над крючковатым носом… Нос надо было спасать, и я, изловчившись, поднырнула под руку обладателя злокозненного ятагана, привычным броском поймав и отправив нахала на землю.
Итак, пятнадцать трупов. Даже шестнадцать. Неплохо для выезда на сбор персиков. Я уныло вернула топор в корзину (у, паразиты, персики рассыпали! Ну, пусть их братки собирают…) и отправилась за своими ножами. Любой из бао-гунь было бы жаль потерять.
– Брат Тибо, ты цел? – спрашивал кто-то за спиной. В ответ послышался знакомый, на этот раз добрый, голос:
– Эта женщина, как ее? – баронесса Пентиум – заслонила меня своим телом. Она жива?
– Да тут я, тут, чего же еще? – ворчливо отозвалась я. Как песни петь – так, значит, не гожусь, а как заммагистра спасать – пожалуй!
Молодые глаза ярко, по-мальчишески, блеснули над крючковатым носом. Как два ятагана.
– Ты умеешь готовить, петь… и сражаться. Кто ты?
– Александра Снегирева, доктор физико-математических наук, профессор, мастер спорта по альпинизму, КМС по дзюдо, баронесса Пентиум. Родом из России, по-латыни Рутении. Удовлетворен?
Брат Тибо как-то смущенно опустил голову, промямлил что-то себе под нос и помог мне сесть на свою лошадь, сам примостившись на ее крупе. Это была не лучшая идея – править конем я не умею совершенно. Что ж, никогда не поздно научиться… Заметив мою неуверенность, он произнес:
– Мы захватили их коней. Одного можешь выбрать ты… если нужно.
Кажется, это был просто подарок судьбы – в смысле, милость с барского плеча. От него было бы глупо отказываться. Я присмотрела себе вороного красавца и по тому, как хмыкнули по очереди все сопровождавшие нас рыцари и сержанты, определила, что мой выбор удачен.
Уж не знаю, как этого скакуна именовал прежний хозяин, я же, ориентируясь на книжные клички для вороных лошадей, окрестила его звучно – Саурон. Сашка была бы в восторге.
Мы прискакали в крепость. Я мельком подумала, что на сегодня с меня, пожалуй, впечатлений достаточно – а мне предстоит рандеву с Гильомом де Боже. Тоже подарок судьбы – как его Тери характеризовала? «Последний из титанов Святой Земли»? Очень спорная личность, заслужившая и беззаветную преданность братвы, и разнообразные обвинения современников, и упреки историков – эти клевали покойного Великого магистра за то, что он всегда и во всем искал прежде всего выгоды для Ордена Храма, а уж потом думал об общем деле.
А, с другой стороны, кто больше Ордена Храма занимался этим самым общим делом?
Брат Гэндальф с мальчишеской горячностью ринулся к нам. Не он один – брат Беренгар совсем по-детски прижался пушистой щекой к моему плечу, и другие не замедлили выказать нам радость по поводу благополучного возвращения. Внезапно народ расступился.
Не сам по себе. Перед кем-то, внушавшим общественности явный пиетет. Этот «кто-то», в белом плаще с красным тамплиерским крестом вместо кровавого подбоя, шаркающей кавалерийской походкой шагал к нам. Я прищурилась на него. Человек как человек, лет сорока пяти, росту чуть выше среднего, с крепкой статью воина и неожиданно изящными, аристократической формы руками, на удивление опрятный и ухоженный. Шелковистая темная борода элегантно лежала на чистенькой котте. Лицо его оказалось довольно приятным – открытое, с четким и чистым профилем, высоким лбом. Темные глаза были бы красивыми, если бы не красные прожилки. Гипертоник, определила я. Или просто с неделю не высыпался.
– Брат Тибо, – взволнованно начал он, – брат Джованни! Брат Жак!
Рыцари, которых он назвал (и не назвал тоже) по именам, наперебой заверили его, что они все, во имя Бога, живы и здоровы. Брат Тибо, улыбнувшись, добавил:
– Я едва не погиб! Проклятый сарацин, мир праху его, почти разнес мне голову! Если бы меня вовремя не закрыли своим телом…
– Кто? Кто этот святой брат? – вздрогнув, перебил человек с красными глазами.
– Это не брат, это… – брат Тибо указал на меня. Да с такой гордостью, будто это он учил меня дзюдо.
Я спешилась. Хотя нет, я неуклюже сползла с коня. Секунду красноглазый созерцал меня, особенно присматриваясь к моей футболке с надписью «С2Н5ОН – формула счастья».
Ну, люблю я футболки с дурацкими надписями! У меня их целая коллекция, и дюжину я прихватила сюда.
Внезапно он порывисто сорвал с себя свой чистенький белый плащ и набросил мне на плечи.
Можно было и не подталкивать меня, как это сделал кто-то из рыцарей. Я и так поняла, что мне оказана высшая честь из возможных. А еще я поняла, кто же этот человек с невыразимо усталыми, несчастными глазами.
Только Великий магистр имел право дарить одеяние Дома.
Торжественно преклонив колено, я от души поблагодарила за подарок Гильома де Боже.
После обедни меня, как и было условлено, ожидал брат Беренгар, чтобы отвести к Великому магистру. К сожалению, у меня в рюкзаке не было ничего от высокого давления. От низкого – пожалуйста, я сама-то гипотоник.
Больше всего я боялась, что в самый первый день со мной случился не солнечный удар, а сосудистый криз. Конечно, климатические условия – это серьезно, и не то чтобы в осенней Акре было намного жарче, чем в летнем Питере, – в Питере то тучка на небо набежит, то прольется свеженький слепой дождик, то дохнут сладостной сыростью каналы-ерики… А тут – ничего, раскаленная сковорода степи, безветрие, просоленный воздух, и близость моря не приносит облегчения, только дышит в лицо далекой вонью гниющих водорослей.
Но все-таки криз – это много, много хуже. Это очередной шаг к полной инвалидности.
Брат Гильом де Боже, сколько бы ни показывал тонометр, был надежно застрахован от смерти в результате инсульта. Всего через несколько месяцев во время штурма Акры он на просьбу «Не оставляйте нас, магистр» ответит: «Я не могу, я убит – видите рану?», показывая торчащую из груди стрелу, и еще почти сутки будет безмолвно лежать, ожидая не то смерти-избавительницы, не то победы…
И все-таки жаль, что у меня не нашлось фенигидина!
Брат Беренгар вел меня, уверенно петляя в донжоне. У него были красивые, девчачьи глаза – сумеречного сине-серого лучистого оттенка, большие, оттененные длинными ресницами, и славное веселое лицо того типа, к которому очень ладятся длинноватые волосы. Ему и борода пойдет, когда вырастет (если вырастет на его веку), но пока что на подбородке смешно топорщился цыплячий каштановый пушок, отнюдь не прибавляя рыцарю солидности.
Великий магистр шагнул ко мне. Он ожидал меня в небольшой, по-спартански обставленной, но чистой комнате, где – впервые в Акре – я увидела множество книг.
– Благодарю тебя, брат Беренгар, – обратился он к моему спутнику. – Можешь идти.
– Во имя Бога, – ответил он уставной формулой, поклонился и ушел, оставив меня наедине с мессиром де Боже.
Мессир – там, где нужен Мессия… или Мессир – тот, единственный и неповторимый… да кто угодно, лишь бы этот кто-то не был смертен! Воля ваша, но жутковато разговаривать с человеком, дату смерти которого знаешь заранее. И еще неприятнее понимать, что при всем желании тут ничего поделать нельзя.
– Приветствую еще раз, – сказала я, глядя в пол.
– Приветствую и я тебя, баронесса Пентиум, – с оттенком удивления произнес Великий магистр. – Когда я приглашал тебя к себе, я хотел лишь просить тебя удалиться из казарм, чтобы ты не вносила сумятицу в умы братьев. Братья из кельи, где тебя приютили, уверяют, будто ты подсказала им способ справляться с плотскими искушениями, а брат Гэндальф полагает, что твои песни поднимают боевой дух.
– Ага, – кивнула я головой, потому что первая часть его речи явно противоречила второй.
– Знаешь ли ты, кого заслонила своей грудью сегодня?
– Знаю, конечно, – я отважилась прямо взглянуть ему в лицо. Хорошее лицо, как раз для прямого взгляда. – Это твой заместитель и командор Акры брат Тибо Годен. Угадала?
– Знаешь ли ты, какой великой души и разума этот муж? – с дрожью в голосе добавил де Боже.
– Догадываюсь, – я невольно улыбнулась. – Абы кого не берут в заммагистры!
Он отпрянул – я сбила его с тона, помолчал и неожиданно усмехнулся. Смеяться вслух он, похоже, отвык.
– Верно мне докладывали, что твои шутки никогда не смолкают! А все-таки, как ты борешься с искушениями?
– Чего с ними бороться? – я пожала плечами. – Мессир, я гожусь большинству здешних братков в бабушки! Мне пятьдесят восемь лет. У меня, конечно, временами бывают искушения – например, запустить в особо бестолкового охламона чем-нибудь тяжелым. А борюсь я с ними просто. Показала своим сокамерникам, вернее, сокельникам, – если хочешь, покажу и тебе. – Он кивнул головой, и я продолжала: – Ну-ка, схвати меня! Хватай, не бойся!
Ого! Ну и хватка! Его пальчики, такие изящные на вид, можно бы использовать вместо пассатижей. Но схватил он меня неумело, насиловать женщин ему явно не приходилось.
Буквально за месяц до тест-драйва меня попытались схватить с куда большим энтузиазмом. Доцент Кривопустов, задержавшийся на кафедре якобы для того, чтобы обсудить со мной ход какого-то коллоквиума… По выписке из больницы его уволили «по собственному», а на самом деле за пьянку – надо же, так надраться, перепутать мужской туалет с женским, да еще и из окна вывалиться! При этом доцент был мне очень благодарен за то, что никому не рассказала, как все обстояло в действительности…
Я применила не самый удобный и не самый популярный прием, впрочем, дававший мне возможность мягко опустить магистра на пол, а не швырнуть, – бросок через бедро с захватом за рукава. Он резко вдохнул и, глядя на меня из партера, осторожно поинтересовался:
– Это… что?
– Это дзюдо, разновидность восточных боевых единоборств, – пояснила я. – Отлично смиряет и плоть, и дух.
Он сел на пол. Подумал. Помолчал.
…На третью мою ночь в Акре меня разбудил шебутной и жизнерадостный, невзирая на дисциплину, брат Люк.
– Мадонна Александра, – заговорщически шепнул он, – меня дьявол искушает. Грешная плоть…
– Пошли во двор, – по секундному размышлению отозвалась я. – Можешь не обуваться.
Веревочка из пеньки, подпоясывавшая его чресла, показалась мне слишком тонкой, поэтому я достала из рюкзака плотный пояс. Зато форменная туника и штаны годились не хуже старых кимоно запорожского производства. Мы выбрались во двор, там было местечко, сплошь усыпанное песком. Брат Люк смотрел на меня с полуоткрытым ртом, и на лице его читалась странная смесь испуга и предвкушения.
– Ноги на ширине плеч, – скомандовала я. – Страховаться при падении умеешь? О’кей! Начали!
После первых же двадцати бросков грешная плоть перестала его искушать, а я предложила братишке бросать меня. Так мы и упражнялись до рассвета, пока не зазвенел колокол к заутрене. Тогда только я велела ему сполоснуться из ведерка, стоявшего неподалеку. Руки у меня оказались в синяках от его неловких захватов, но начало было положено. Следующую ночь я провела уже с братом Ульрихом.
– Женщине, да и мужчине, в моем возрасте нельзя расслабляться, – объясняла я Великому магистру, с любопытством глазевшему на меня. – День-два – и все суставы начинают рассыпаться, кровь в жилах застаивается, потом, глядишь, и талия расплылась, и складка на брюхе образовалась, и сутулость… А ребятам оно не без пользы. Во-первых, и впрямь грешную плоть смиряет. Во-вторых, в бою пригодится. В-третьих, укрепляет организм.
– Ясно, – брат Гильом наконец-то поднялся, что-то поискал в своей слабо меблированной келье. Нашел лютню. – Будь так любезна, спой мне те песни, что ты поешь братии! «Балладу о боевом коне», например.
Я спела и «Мир вашему дому», и еще с десяток песен Высоцкого, потом плавно перешла к Шевчуку: «Люби нас всех, Господи, тихо…» и к Гребенщикову. Мне очень нравится «Дубровский», да и братии он полюбился, потому что там про «небесный град Иерусалим», но как минимум один критик у Б.Г. все-таки нашелся. Брат Беренгар со всем пылом юношеского максимализма заявил:
– Ну, что это за песня? «Горит сквозь холод и лед»! Да у нас ни льда, ни холода не бывает, этот Гре… гре… ну как его… в Святой Земле отродясь не бывал! И если горит – значит, он далеко? А почему он тогда стоит вокруг нас? И если он уже вокруг нас, с чего ему нас ждать?
– Чудак ты, – мягко сказала я ему тогда. – Это же поэзия! Ее сердцем надо понимать.
А теперь брат Гильом сидел и внимал:
Не плачь, Маша, я здесь,
Не плачь, солнце взойдет,
Не прячь от Бога глаза – а то как он найдет нас?
Небесный град Иерусалим
Горит сквозь холод и лед,
И вот он стоит вокруг нас
И ждет нас.
Словно очнувшись, я заметила, что у двери, не решаясь зайти, уже толпится куча народу, причем все рыцари, да еще из самых, по-видимому, авторитетных. Поэтому я торопливо отложила лютню.
– Не прячь от Бога глаза, – с удовольствием повторил брат Гильом. – Хорошая песня. Что ж, верю, что ты сумеешь поднять боевой дух своими песнями. Отвести тебе отдельную келью?
Все, о чем я мечтала, – это чтобы мне дали возможность побыть одной и подумать…
– Нет. Я привыкла к братишкам. У меня, знаешь ли, никогда не было младших братьев.
– И вот еще что… Ты знатная дама, но со стряпней ладишь не хуже настоящей кухарки. Скажи, это твоя причуда – то, что ты работаешь у нас на кухне, или ты дала обет?
– Обет? – я поморщилась, соображая, как бы получше сформулировать то, что собираюсь сказать. О том, что братки меня спасли, брат Гильом тактично не упомянул. – Нет, никакого обета и никаких причуд. Просто, знаешь ли, иногда приятно сделать для людей что-то хорошее.
Великий магистр очень серьезно посмотрел на меня.
Идея «разумного эгоизма» вкупе с Чернышевским еще не дошла до благословенной Святой Земли. Здесь и сейчас высшей доблестью считается претерпеть страдания во имя христианской веры. Возможность получения удовольствия от собственной праведности на фоне этой этической концепции выглядит настоящей ересью.
Хотя какая там праведность… обычный, слегка модернизированный моральный кодекс строителя коммунизма.
– Мне придется подумать над твоими словами. А теперь я должен вести капитул. Во имя Бога!
– Во имя Бога, – повторила я и откланялась.