Семейный праздник (11)

Силы его были на пределе, тупая боль давила и ломала уже всё тело, шею, грудь и крылья, - а он семейства так и не увидел! Лишь у озера Гриша лежал на траве, разговаривал с женщиной горько…
- Никогда, поверь, со мною такого не было, даже ничего подобного, никогда… То ли прозрение, то ли ослепление, - не разберёшь… Сердце то умирало, то взлетало к небу… Что ты со мной сделала, Марина? Я теперь без тебя не смогу…
- Где же ты был раньше… Гришуня?.. Где же ты был раньше… Я ведь даже обиделась на тебя: вот, думаю, одноклассничек, даже не поздоровается, не подойдёт… Но не в этом, конечно, дело… Как теперь стыд преодолеть… позор мой несмываемый!..
- Этот позор… ничто… его нет… Только я о нём и знаю, но я сам виноват! Только я! Ты здесь совершенно ни при чём… - Гриша понимал, что говорит неубедительно, даже глупо, пошло, но остановиться боялся и твёрдо знал, что если не выскажет сейчас всё, что его разламывало изнутри,- то погибнет, умрёт, скончается от мук…– Я не умею говорить… но это ничего… ты только не перебивай, и тогда поймёшь… Не сбивай меня, слышишь? – и ты поймёшь, ты должна меня понять… нет, не должна!- глупости говорю… ты – поймёшь меня… впервые в моей жизни… Все только делали вид, что слушают… но никто не слушал, не понимал никто… Ах, если бы Бог помогал нам говорить в такие минуты! – Он уткнулся головой в колени Марины и несколько мгновений молчал, соображая, что же ему говорить или делать дальше. Почувствовал, как напряглись ноги Марины, как она их подтянула, сжала и замерла в каком-то неестественном напряжении, словно его прикосновения могли тотчас поразить её током, едва лишь она расслабится. – Не надо, Марина, не бойся меня… не надо… - зашептал Гриша чуть слышно и стал поглаживать рукою – без прикосновений –контур, абрис её ноги, интуитивно понимая, что малейшая неосторожность с его стороны приведёт к катастрофе. – Разве я страшный, милая моя Марина? Разве меня нужно бояться? Я-то знаю, какой я… - Он горько помолчал, прислушиваясь к напряжённой тишине. – Смешной я, смешной!.. Да! Никто меня не принимал всерьёз никогда… хотя и откровенно никто не смеялся… Но я-то чувствую, я-то знаю! Толстенький колобочек, да ещё в очках, - что может быть смешнее и нелепее? Я и жену такую выбрал, чтобы на равных… чтобы не мучаться ежедневно… Но получилось… совсем не то… Помнишь, я приезжал четыре года назад, вместе с женой… Я случайно тогда увидел тебя, ты с коляской шла к магазину, - и всё во мне перевернулось в тот же миг!.. Буквально прошибло меня насквозь: ты – чья-то жена, такая стройная, красивая, такая счастливая молоденькая мама, а вот моя тюха-матюха – грех и на людях показаться, да ещё бездетная, да ещё ругаемся с ней, как кошка с собакой… Нет, конечно, мы с ней – как два сапога пара, но я тогда был просто ошеломлён твоей красотой и твоей… недоступностью. Я буквально стонал от бессилия что-либо изменить в своей жизни, пока вдруг в тот же день не узнал, что ты подала на развод со своим мужем-пьяницей… Ты не поверишь, Марина, но я, негодяй бессовестный, возликовал от этой вести, готов был расцеловать твоего мужа за то, что он пьяница, хоть я ни разу и не видел его… Прости, если можешь, за такую чушь, но это ещё не всё. Именно тогда я возмечтал о тебе! Самым наглым, беспардонным образом я возмечтал на тебе жениться. Как только ты разведёшься! И глупо, и смешно, конечно, хуже всякого мальчишки, но это так! так! – я ничего не выдумываю! – Голос Гриши окреп, он уже говорил жарким полушёпотом, чувствуя некоторый спад напряжения между ним и Мариной. Увы! Он не мог видеть в темноте, что Марина беззвучно плакала, едва сдерживая себя от рыданий. Она плакала, а он, не замечая этого, продолжал говорить и… лелеять свою надежду. – Окольными путями я узнал, что развод твой затянулся не на один год, и я постепенно стал отвыкать от своей грешной мечты, даже думал, что всё уже прошло. Но как только ушёл недавно в краткосрочный отпуск (всего на несколько дней), и собрался сюда, к родителям, снова всё всколыхнулось в душе,просто места себе не находил в Москве. Ведь я от младшего брата, Вани, узнал, что ты разведена! Целый месяц он у меня жил, готовился в институт, а я всё не решался спросить о тебе, всё чего-то боялся, но как только узнал, что ты развелась, испугался уже совсем другого: своей скованности, неумения говорить с женщинами, своей нерешительности, что ли… Вообще странно всё это выходит: жену к свадьбе сговорил за одну ночь, а тебе за четыре года не осмелился ни письма написать, ни словом с тобой перемолвиться, хоть и думал о тебе почти каждый день… Как заколдованный, ей - богу!..
Гриша замолчал. Каким-то чутьём он уловил, что Марина тяготится его признаниями, томится от ситуации и, наверное, не знает, как его остановить и уйти. «Неужели –конец? Я же ещё ничего не сказал, и уже – не нужен, уже – в тягость!»
- Марина,- прерывающимся голосом продолжил Гриша, - подожди ещё полминутки, не говори ничего, я сейчас… Сейчас я всё скажу…
Он сглотнул воздух, застрявший в горле, как это бывает при великой обиде…
- Когда я сегодня увидел тебя на танцах, я понял, что не смогу без тебя жить. Ты стала ещё лучше, ещё прекраснее, чем была раньше, ты стала… единственной, самой главной для меня, и если хоть на секунду ты можешь допустить мысль… обо мне… то есть, о нас вместе… о нашей жизни вместе… то я…
- Не надо! – прервала его Марина голосом, который показался чужим даже ей самой. – Не продолжай… - Гриша перестал дышать и весь превратился в слух. – Не говори уже ничего, не надо… Ради тебя же самого… Я… не смогу… Понимаешь?.. Чем больше я тебя слушаю, тем больше понимаю, что мы не сможем быть вместе…
- Почему? – западающим шёпотом откликнулся Гриша. – Почему… не сможем?
- Не спрашивай, Гриша, я прошу тебя… Неужели и так не ясно?
- Может быть, и ясно. Но я хочу… услышать от тебя, Марина. Иначе… останется мечта, которую… не вытравить из души ничем… Избавь меня от этой всепожирающей надежды! Скажи прямо… отчего нельзя нам быть вместе?
- Я же сказала… - Марина осеклась и замолчала; казалось, надолго. Хотя прошли мгновения….- Между нами навсегда останется… бесстыдство этой ночи…
- Оно для меня не имеет ни малейшего значения!
- А для меня? Для меня, Гриша? Я разве смогу это забыть?
- Но неужели дальнейшая жизнь меньше значит, чем… какая-то одна ночь, мимолётная случайность, в которой ты ничуть не виновата?
- Гриша, я замёрзла и хотела бы… домой.
Ледяная пауза повисла над ними фатальной неизбежностью разлуки. Но они не шевелились, понимая всю тяжесть предстоящего удара: она – удара для него, он – для неё, потому что просто так он теперь её отсюда не отпустит, это он знал твёрдо. Смертельные клещи любви, защемившие его сердце, непостижимым образом придавили и её к нему, хотя она пока не знала об этом. Она не знала, но он – чувствовал: просто так она отсюда не уйдёт, и это сильнее его! Или полная ясность, или…
- Марина, ответь мне прямо: ведь ты не хочешь… меня такого… некрасивого и нелепого… и других причин нету, ведь так?
- Ты здесь ни при чём, не придумывай ответ за меня… Дело только во мне самой! Ну, разве можно вот так, напрямую, объяснить, почему один человек не может быть с другим?
- Не может или не хочет?
- Для меня это одно и то же. А «красивый-некрасивый» не имеет никакого значения…
- Но вот я не хочу быть с моею женой, но – могу, раз мы до сих пор не разбежались… Так что это не одно и то же…
- Господи, Гриша, ну что ты придираешься к словам? Что ты хочешь от меня услышать?
- Несколько минут назад я говорил, что ты меня поймёшь… ведь ты не такая, как все… Так я тебя воспринимал… Поймёшь, как говорится, сердцем… И вот прошли эти несколько минут, в течение которых… я признался тебе в любви… а что услышал от тебя? Нет, нет и нет… И без всяких объяснений… Но разве боль моя не заслуживает того, чтобы ответить на неё прямо, без увёрток и недомолвок? Чтобы не оставлять её на том же месте, в той же силе, на долгие годы вперёд? Прошу лишь ответить прямо, так, чтобы я понял и поверил этому, - больше мне ничего не надо…
- Хорошо, я отвечу… как есть. Можешь верить или не верить, это уже твоё дело, но я скажу то, что никто на свете от меня ещё не слышал, да и вряд ли услышит, кроме тебя… Ты будешь первым и последним… Я… люблю своего мужа.
Похоже, Гриша ожидал услышать что угодно, только не это. Сразу и не нашёлся, что на это ответить или возразить. Пробормотал растерянно и даже как-то разочарованно:
- То есть… как это так? А развод? Или вы с ним живёте?
- Нет, мы не живём с ним уже четыре года, хотя развелись совсем недавно… Это я всё оттягивала с разводом, вернее, суд предлагал не торопиться, подумать – ради ребёнка – и я как бы вынужденно соглашалась. А на самом деле была неимоверно счастлива,- счастлива! – что отодвигается наш разрыв, что, может быть, всё ещё наладится… Боже мой, я сейчас расплачусь… разревусь, как белуга… но лучше бы не надо… Не дай Бог… за четыре года столько скопилось…
Марина проглотила последние слова вместе с подступившими слезами и несколько секунд боролась сама с собой, чтобы удержаться от рыданий. Невероятными усилиями ей это удалось...
- И я тебя понимаю, Гриша… Ещё как понимаю!.. Но именно поэтому… именно поэтому! – и говорю тебе, что нам… не быть вместе. Нет ничего страшнее и мучительней, чем односторонняя любовь… Уж лучше равнодушие обоих! Я хлебнула этого столько – не дай Бог никому… И тебе в первую очередь… Ты, пожалуй, единственный, кто по-настоящему признался мне в любви, - спасибо тебе за это. Даже от мужа - тем более от мужа! – ничего подобного никогда не слышала… Но что мне делать, если я любила, люблю и… и… и всегда буду любить только его… моего непутёвого… мужа… Бывшего мужа…
Она была на грани истерики,и Гриша это почувствовал. Он словно заледенел. Не шевелился, не дышал, не реагировал на услышанное. Казалось, что в наступившей тишине он генерирует ледяное безмолвие ночи и как бы поражает тягучим напряжением всё большее и большее пространство вокруг себя… В нём, где-то глубоко внутри, боролись только два чувства: жалость к Марине и жалость к самому себе. Победило последнее, и чтобы жалость к Марине никак не помешала ему, он выпалил, наконец, с какой-то излишней и неуместной тут резкостью:
- А как же тогда понять появление Толика?! А?! Да и Сергея, собственно, тоже?
-Ох ты какой, Гриша… Ох ты какой…- В голосе Марины слышался ужас. – Я тебе откровение сердца, а ты… что же?.. Вот и откровенничай после этого с людьми… Дура!
- Как понять появление Толика? – уже с каким-то рычанием и угрозой настаивал Гриша. – Ведь ты любила, любишь и будешь любить… только одного человека? Объясни, пожалуйста!
- А если не объясню, убьёшь?
- А если не объяснишь,- убью!
- А как же любовь, о которой ты говорил десять минут назад? Не помнишь?Ты что-то такое мне о любви говорил…
- Да это и есть любовь! Которая тычется, как слепая, и не может никакого выхода найти! А ты своими объяснениями только запутываешь ещё больше!
- Я сказала правду, чего тебе ещё надо?
- Толик и Сергей не вписываются в эту правду!
- И ты не вписываешься, Гриша! Если посмотреть со стороны! А по сути – сам знаешь… Успокойся, пожалуйста, и не кричи на меня; тогда, может, я и объясню тебе то, что тебя так волнует…
В наступившей паузе замерло агрессивное ожидание. Марина горько продолжила.
- Всё дело в моём непутёвом муже. Если он узнает, что после развода у меня никого не появилось, что я – одна, он опять приедет ко мне, такой у него характер… И опять начнётся всё сначала! Кошмар любви и ненависти… Толик – оборона, защита от мужа. Камуфляж. А Сергей –защита, оборона от Толика, которого, по правде сказать, я терпеть не могу… Ну, вот, совсем запуталась… Идиотизм какой-то… Господи, неужели всё это надо объяснять?
- Возьми меня… для камуфляжа…- медленно заговорил Гриша.- На долгие-долгие годы…-
Он вдруг остро ощутил, что Марина сказала чистейшую правду, и ему теперь больше надеяться не на что. Но с потерей – не соглашался разум. – Я согласен быть камуфляжем… А ещё лучше - обороной и защитой… Тебе ведь без разницы, кого взять, а я…
- Ну, хватит, Гриша! Не будем по второму кругу. Меня уже колотит от холода, и давным-давно пора домой…
Она попыталась встать, но не смогла,- Гриша жёстко удержал её за ногу чуть повыше ступни.
- Гриша, ты что? Отпусти сейчас же…
- Я не могу. Это сильнее меня.
- Ну, не сходи с ума. Это же насилие!
- Ну и что? Никто об этом, кроме тебя, знать не будет. Перетерпишь.
- Гриша, милый ты мой человек! Дай же ты мне опомниться от сегодняшней глупой ночи, дай уйти домой!
- Не дам! Ты отвергла всё, что я тебе предложил: душу, сердце, совместную жизнь… И ничем за это отвержение не заплатила… А придётся…
- Гриша, подай, пожалуйста, мои трусы.
- Что?
- Трусы мои подай, пожалуйста. Они где-то у тебя под рукой.
- Какие… трусы?
-Мои. Самые обыкновенные. Не сидеть же мне с голой попой на траве, и так уже засиделась. Ещё придатки застужу… Давай! – И протянула руку в ожидании.
Обескураженный, как от щелчка по носу, Гриша машинально нащупал на траве какую-то тряпицу и подал её Марине. В темноте не было видно, что это такое, но Марина решительным движением вырвала ногу, встала и… надела трусики перед самым носом Гриши. Сверкнувшая зарница высветила этот момент как фотографической вспышкой. И тотчас оба замерли в невыразимой муке: она – от стыда и мерзости ситуации, он – от оглушительного желания и… стыда, мгновенно последовавшего за этим. Стыда за всё, что он тут наговорил и наугрожал этой изумительной, хрупкой женщине, которую на руках надо нести, нежно целовать, вымаливать у неё прощение всю жизнь, а не насильничать, не угрожать, не говорить ей гадостей… Он ткнулся головой через платье в её ноги и сказал с просветлением смертника:
- Мне нет прощения. Но ты пожалей меня и прости. Я люблю тебя больше жизни. Но я недостоин и мизинца твоего. Уходи от меня немедля. Это лучшее, что я могу для тебя сделать. Уходи. Не то я сейчас умру от разрыва сердца…
Она опустила свои ладони ему на голову и, громко плача, не удерживая себя, повторяла над ним:
- Это ты прости меня… Ты прости меня… Бог наказал нас любовью… Мы не виноваты… Если бы не дочь, я бы давно на себя руки наложила… Вот оно, озеро, в трёх шагах… Нырнуть – и нет тебя на веки вечные… И мук твоих нет… Ничего нет… Прости меня, Гриша, за всё, за всё… Я не виновата… Прости и прощай…
Он целовал её платье, стоя на коленях, и был как в горячечном сне. Она уже ушла, а он продолжал целовать воздух, где она только что стояла, землю, траву вокруг, счастливо улыбался и шептал, повторяя её слова: «Нырнуть… и нет тебя на веки вечные… и мук твоих нет… Ничего нет… Прости меня, Марина, за всё… за всё…»
Сверкнувшая зарница на мгновение высветила круги на воде, и на берегу завыла собака, только что примчавшаяся сюда с ночного кладбища за селом… Вой замирающим эхом промчался над озером – и затих в отдалении, где-то в небесном тумане…

(Продолжение следует).

За стихотворение голосовали: akella62: 5 ; ястреб: 5 ; YRIY: 5 ; Fate: 5 ;