мы в счастье верили своё
Вот и осталось пять минут,
Уж виден Кисловодский поезд
Ничто уж вспять не повернуть,
И с глаз не снять туманный пояс.
Уж помрачнел седой Бештау,
Зелёный потемнел Машук.
Иль за меня им стыдно стало,
Что всё никак я не решусь
Сказать тех самых слов прощальных,
Что в миг разлуки говорят?
Сквозь сумрак перегонов дальних
Слова те звёздами горят.
Но что же девочке беспечной
До этих слов и грёз моих?
Что до любви, до клятв ей вечных!?
…Но стук колёс вдруг сразу стих,
И поезд замер у перрона,
Чтоб дать мне те слова сказать,
Пока железный плен вагона
Не скрыл ещё её глаза,
Пока ещё мы были рядом,
И что-то связывало нас.
Она ж пронзила гордым взглядом…
Но… слёзы брызнули из глаз.
Вот здесь бы мне презреть условность,
Вот здесь бы мне воскликнуть: «Стой!»,
Но вдруг застряло в горле слово,
И вдаль увёл событий строй…
О, сколько в жизни раз бывало,
Когда, порой, пяти минут
Нам так до счастья не хватало,
И жизнь меняла свой маршрут!
Когда её тот поезд скорый
В плену вагонном увозил
За долы, за леса, за горы,
Напрасно я судьбу молил
Вернуть мне глазок детско-взрослых
Столь поздно оценённый свет.
И отвечали мне колеса:
«Нет-нет, нет-нет, нет-нет, нет-нет!».
И таял, таял этот стук,
А в сердце боль уже вливалась.
Всё так же был сердит Машук,
Угрюм Бештау пятиглавый.
О, сколько раз на Машуке
И у подножия Бештау
Моя рука в её руке
Сердечка ритм её считала!
Как было на душе светло,
Но становился скромным, робким,
Когда на Малое Седло
Мы поднимались в Кисловодске!
Весь мир готов я был объять,
В мечтах не ведая предела,
А вот её не смел обнять.
Вы спросите: «Так в чём же дело?».
Я был свободен, полон сил
И танцевал совсем не дурно.
В тот день партнёршу проводил,
И вечер весь стоял понуро.
И пусть курортные романы
Известны лёгкостью своей,
А всё же оставляют раны
За чередой счастливых дней.
Вдруг взгляда трепетная нить
Мне в сердце заглянула смело,
И я услышал: «Пригласить
Позвольте вас на танец белый!».
Но что же это? Предо мной
Была совсем ещё девчонка.
Коснулся талии рукой
И вновь услышал голос звонкий:
«Просила маму разрешить
Хоть раз, хоть танец скромный самый,
И вот на белый пригласить
Лишь вас позволила мне мама.
Ей, видно, показались вы
И симпатичным и надёжным…».
«А вам?». Но спрятала свои
Глаза в улыбке осторожной.
Ну а потом её глаза
В восторге детском отражали
Огни волшебные и зал,
В котором с нею танцевали.
Кружили в танцах долго с ней,
Затем, её вручая маме,
Сказал, что можно верить мне –
Партнёром буду скромным самым.
Партнёром стал, а позже – гидом,
Ведь жизнь сама брала своё.
Какие в Пятигорске виды!
И ей хотелось видеть всё.
Не раз вступали с ней одни
Мы в полумрак аллей тенистых,
Где даже в солнечные дни
Уютно за стеной из листьев.
Там, робко руку взяв её,
Стук сердца слушал учащённый,
Но дерзких грёз моих полёт
Взгляд прерывал её смущённый,
Доверчивый и дерзкий взгляд.
Так смотрит в мир родник таёжный;
В нём звёзды даже днём горят,
И замутить его – как можно!?
Не мог я в двадцать восемь лет,
Когда ей было восемнадцать,
Закрыв собою звёздный свет,
В её святой родник ворваться.
На фонаре, как на цветке,
Свивались мошки лёгким шарфом,
Когда в чарующей тоске
Эолова нам пела арфа.
Свет фонаря, за ним – стена
Мятежной пятигорской ночи,
И тишина.., и тишина..,
Лишь сердце яростно клокочет!
В канун отъезда – не до сна.
Мы до утра не расставались,
И пела, пела арфа нам
О неизведанной печали.
И жизнь взяла: рубеж из стали
В ту ночь не выдержал огня,
И сами мы не осознали,
Как вдруг расплавилась броня.
Тот чудный миг! Он был, иль не был?!
Сквозь годы он манил огнём –
Её огнём – огнём волшебным,
С годами, обращаясь в сон.
Я осознал свою печаль,
Лишь стоя на пустом перроне,
А скорый поезд мчался вдаль,
Не зная, что увёз в вагоне.
И я не знал, хотя считал,
Что прочитал ответ тот главный
В её глазах, и написал
Письмо, наполненное лавой
Моей любви и грёз моих,
Но, словно вылили ушат
Бездушных строчек ледяных
В ответе: «Выбыл адресат!».
А ночью сон: «Ты не любим!» –
Мне птицы чёрные кричали.
И я один, совсем один
В туннеле заперт, на «Провале».
Над Машуком гремит гроза,
И арфа не поёт, а стонет,
Но вместо слёз в её глазах
Надменный смех на том перроне.
И я решил: её слеза
Была лишь искоркой беспечной:
Так на цветке, порой, роса
Сверкнёт на миг под Солнцем вечным,
Сверкнёт и высохнет, и вот
Цветок подсохший повернётся
К тому, кто вновь его польёт –
Ему, как Солнцу, улыбнётся.
Текли, меж тем, потоки лет,
Как будто серой прозы строки.
Один ли был? Конечно, нет.
И всё же был я одиноким.
О ней не раз напоминал
Мне Кисловодский поезд скорый,
И, осаждавшие вокзал,
Сердитые, как прежде, горы.
Да, там не раз ещё бывал,
И сквозь иные впечатленья,
Стал понимать, что потерял
Я в ней Небес благоволенье.
И я искал, искал, искал,
Но больше не нашёл такую.
Под звуки арфы я мечтал
О тех далёких днях впустую.
Но, в прозе продолжая жить,
Кружился в вальсах также смело,
И вдруг услышал: «Пригласить
Позвольте вас на танец белый!»
И тот же глаз волшебный свет,
И голос, будто тот же самый…
Но!.. Те же восемнадцать лет!?
«Вас пригласить просила мама!» –
Немой вопрос мой уловив,
Произнесла она беспечно.
Я о такой судьбу молил,
Но юность не бывает вечной.
«Так, где ж она?» – «Да, там она –
Вон, перед залом, на площадке».
«Что это? Миг волшебный сна,
Иль шутка?» – я искал разгадку.
Из зала вышел вслед за ней.
Она ж вернулась в зал гремящий,
Лишь указав мне средь огней
Огонь так много лет манящий.
«О, Боже! Ты?» – В ответ мне: «Да!»
Я ж: «Встретив, не узнать так можно!»
Тут улыбнулась, и звезда
Сверкнула в роднике таёжном!
Как даль с вершины Машука,
Как солнце на скале Бештау,
Ту звёздочку из родника
С восторгом трепетным узнал я.
Всё тот же взгляд неповторимый,
Но ближе стала мне она:
Чем старше возраст у любимой,
Тем меньше разница видна.
Мы вышли в ночь, и снова пела
Нам арфа с прежнею тоской,
Я ж талии её, несмело,
Коснулся робою рукой.
Она руки не отстраняла,
Молчала трепетно она.
И кто она теперь, не знал я:
Жена ли чья, иль не жена?
И я спросил: «Откуда дочка
Узнала фразу ту твою?»
«Ужель ты помнишь?» – «Даже очень…»
«И я ту тайну не таю,
Поскольку есть на то причина,
Не знаю, правда, как сказать?
А, впрочем, разговор тот длинный
Сегодня может подождать.
Скажи, как ты?.. Женат?» – «Угодно ль,
Ответил я: – Теперь уж нет.
А ты?» – «Теперь и я свободна:
Дочь выросла и вышла в свет!»
«Как на тебя она похожа,
Лицо родное…». Мне ж в ответ:
«Ты ошибаешься, возможно:
Она ведь – вылитый отец!»
Я уточнить хотел, но странно:
Вопрос, незаданный, застыл.
Коль уж ответила туманно,
Я о ином заговорил:
О том, как в жизненном потоке,
Что мчался бурною рекой,
Я оставался одиноким,
Так и не встретившись с такой.
«Тебя искал, но сообщили,
Что адрес поменяла ты…
Подумал, что тебя женили» –
«Да нет. Отца перевели…
Писала, но в ответ не строчки».
«По свету колесил и я,
Сражался и в горячей точке,
И побывал в госпиталях».
«Так ты был ранен?» – «Раны лечат,
И многих подняли со дна.
И мне в глаза глядела вечность…
С тех пор вот я и неженат.
И хоть достались мне невзгоды,
Я убеждался вновь и вновь:
Ни поезда, ни пароходы
Не могут одолеть любовь.
Ведь лишь она нам светит вечно,
И лишь она тот райский сад,
В который к девочке беспечной
Стремился столько лет подряд.
Спешил, порой, не сознавая,
Как силой высшею ведёт
То, что любовью называем,
Что всё равно своё возьмёт».
Я ж всё хотел, да не решался
Задать мучительный вопрос,
С которым я не расставался,
Тот, что в меня занозой врос.
Она ж по-прежнему молчала
Про жизнь и про любовь свою,
Но с первым светом показала
Мне фотографию мою!
«О, Боже мой! Мой Ангел милый! –
Воскликнул я, обняв её: –
Ты столько лет её хранила?».
«Я в счастье верила своё!».
* * *
Вот тут бы и поставить точку,
Ведь счастье я свой нашёл,
Но из волшебной давней ночи
Ответ негаданный пришёл.
Она как будто ворожила,
Копаясь в сумочке своей,
И фото дочки подложила
Вдруг к фотографии моей.
И замер я, и сердца стук
Восторг разлил горячей лавой,
И улыбнулся мне Машук,
А с ним Бештау Пятиглавый.
Николай Шахмагонов
За стихотворение голосовали: Газон Посеян Пушкин: 5 ;
Copyright 2008-2016 | связаться с администрацией