Глава IV. Dies irae

                    …день скорби и тесноты,
                    день опустошения и разорения,
                    день тьмы и мрака…
                    Соф. 1:15

Обычно вагонную толчею сравнивают с банкой шпрот. Я понятия не имею, что такое «банка шпрот», но мне кажется, если я когда-нибудь её увижу, то непременно узнаю. О-о, нет. Мой кишечник наматывается на вертел. Надо высыпаться. Я крепко висну на поручне обеими руками и на мгновение блаженно смыкаю глаза.
Воздух наполняется хлопьями дыма. Не пожар ли? Я озираюсь, но кругом полумрак, пронзённый змеиными ухмылками сигарет, а прямо передо мной понурый взгляд моего давнего и единственного друга. «Ты так и не простил меня?» – спрашивает он, почти не шевеля губами, точь-в-точь как вчера в баре. И мне совестно смотреть ему в глаза. Спустя столько лет. Так и не простил – так и не простил – звенит в голове. За то, что однажды посмеялся над моей воспалённой гордостью. За то, что был смелее меня. Удачливей меня. За то, что не боялся говорить вслух, а если нужно – кричать. За то, что горел, стремился и любил. За то, что работал по специальности. За то, что не глотал кровавую пыль горячих точек. За то, что стал профессором. За то, что воспитал детей. И сражался, да, сражался – чёрт подери! – и побеждал одиночество, чего никогда не мог я. За то, что жил и не вымаливал прощения, и не требовал.
Визг тормозов. Поезд перетасовывает пассажиров, как карты, и мне приходит замусоленная пиковая дама: телегой прямо в живот – из недр больного желудка вырывается сдавленный стон, пока я пытаюсь удержать старуху от падения, а её кладь от дальнейшего буйства. Поезд выравнивает ход, и карга разъярённо вырывает рухлядь из моей руки, таращась на меня, как на врага. «Вор», – шипит она, но никто не обращает на неё внимания. Я огрызаюсь презрительным взглядом, а про себя чуть не плачу. Сука. Тупая сука. Я ведь врач, а не вор. Я каждый день вскрываю таких как ты, чтобы другие жили. Какое мне дело до твоей грёбаной сумки? какое дело мне до твоей никчёмной жизни?! куда ты прёшься в такую рань? Люди спешат на работу, учёбу, живут, чтобы принести пользу – а ты, куда ты вообще можешь ехать?!
На станции бабка протискивается к выходу – я за ней. Догоняю, хватаю за воротник и истошно ору: «Куда ты едешь?!» Молчит. Я ощущаю, как она вся сжалась в моём кулаке и вдруг уснула. Люди бегут, проходят поезда, а её пустые глаза не двигаются, испытывая меня, заставляя чувствовать кретином. Я отпускаю её и ступаю прочь. «На кладбище», – отвечает она вслед.
Там тебе и место.
Толпа вносит меня в вагон, и чей-то локоть бьёт в бок в попытке оттолкнуть мой портфель, а над самым ухом раздаётся: «Куда ты прёшься, дед?!»
Скоро и мне там найдётся место.

За стихотворение голосовали: maarv: 5 ; ririko: 5 ; : 5 ;