Дни Ивана Безуглова

Этот январский, святочный день разбудил Безуглова завыванием юго-восточного ветра, болью в левой части поясницы и некой ноющей болью в душе, не такой сильной в отличие от боли поясничной, но почти не проходящей, сидящей в грудине, аки заноза.

- Эх! - подумал Иван,
- Все грех первородный мучает, а на него слоями собственные грехи навалились. Эх, душа моя
многогрешная!

С этими словами молодец поднялся с печи. Хотя и горячие кирпичи, но все же не перина, вот от того и еще ребра как-то побаливали у молодца, да и суставы всяческие беспокоили, то ли от перемены ветра, то ли от недостатка пищи белковой.


- Пройдет,- подумал Безуглов, - минут двадцать, и все восстановится.


Кратко помолясь, поставив чайник на незатейливую электрическую плитку, которая от необычайно сильной тяги хозяина к жизни отшельнической стояла на природном камне (известняк что ли), Иван подошел к окну и взглянул на градусник. Тот в свою очередь, аки верный страж, уже одиннадцатый год смиренно выполнял свою работу, висел и в мороз, и в жару на своем месте и движением ртути показывал количество градусов на своей шкале, научая смирению своего зело буйного владельца.

- Пятнадцать, - сказал Иван котам, которые, обрадовавшись пробуждению хозяина, вились аки вернейшие создания вокруг ног его, отчего он не единожды попадал в опасную ситуацию, боясь наступить на братьев меньших, сам чуть ли не убивался, сердечный, но обходилось, Бог миловал.

Испив кофейного напитку, после растопки печи, которая сперва все более ревела и, не грея физически, согревала слух Безуглова и душу, обнадеживала пониманием того, что утро пришло, и ожил очаг, а сие зело великое дело есть. Посмотрев новости по телевизионному приемнику, Иван пошел пилить дрова. Вооружившись ножовкой (ибо бензиновая то пила занемогла дюже и совершенно не реагировала на ремонтные работы), он напилил дровец, как раз, на две охапки, и понес оные в жилище свое, положив добычу около начавшей одаривать помещение теплом печи. Услышал шаги около своего дома, шаги были шумные, ибо корка, покрывающая снег,
предавала идущего, оповещая хозяина дома, что, мол, идет в гости кто-то.

Постучали. Иван, открывши дверь дома, которому, кстати, грянуло девяносто восемь лет с момента постройки, увидел стоящего на пороге соседа по имени Владимир. Личность оного требует отдельного описания и зело немалого, ибо весьма противоречива душа отрока. А некие
души, не закаленные в словесных баталиях, читающие сие, могут даже и пораниться об острые углы характера сего человека, и потому не станем рассматривать подробно душу юноши. Так вот, Владимир, приехавши недавно из первопрестольной, начал рассказывать о своем путешествии, от том, как бродил округ Кремля и радовался благолепию, насыщал умозрение свое впечатлениями добрыми да благостными. Еще он рассказал о том, как помог там человеку больному, тот был на коляске и попросил о помощи юношу(почему- то именно его, видимо личность внушала доверие), и Владимир переместил его в то место, которое надобно было больному, дабы далее он мог двигаться самостоятельно. И настолько была заметна радость у этого юноши, радость от содеянного доброго дела, что скрыть сие было невозможно, даже и по прошествии времени. Чудно и радостно, Слава Богу!

После рассказа о добродетелях, сосед перешел на жалобы, глаголил следующее, что, мол, печка горит, но тепла почти нет от нее, что дрова только переводит и расстройства от нее одни душевные. Потом речи собеседников по своему обыкновению взлетели до непостижимых высот, полетали там, но вследствие мороза и не благоволения муз философских, разговор быстро снизошел до суетного, земного.

- Да,- сказал юноша,- я, что заходил то, инструмент нужен, помнишь, я его на работе оставил?
(Собеседники промышляли изредка строительными работами). Как бы забрать его?

- Заберем,- сказал Безуглов, - на том объекте опять придется на неделе работу делать, так что заберем непременно.

На сем разговоре и разошлись, да и морозный ветер подгонял собеседников, не смотря на то, что у обоих были бороды. Мороз нещадно уязвлял человеков, напоминая так же и о печах их, которые, аки некие змеи Горынычи, требовали новой жертвы в виде охапки дров кленовых.

Пролетел день. На вечерней зорьке подался Иванушка да на реченьку, ибо там в достатке росли дерева всяческие, которые он спиливал и, принося домой, сжигал во печи, тем самым одолевая хлад зимний да время жизни коротая.

А на речке красиво! Тут своя жизнь. Мороз постарался, заковал речку. Та приумолкла, не шумит уж, а поверх льда уже видны следы бобров. Они по- хозяйски осваивают ледяное покрывало, ходя-бродя своими тропами. Умилительны, до чего ж умилительны бобры сии! Добрые! Молодец свалил лесину кленовую, спилил с нее мелкие ветви и бросил их на лед. Пусть бобры все съедят, это им, они их любят. Еще раз умилился и начал подниматься на крутой обрыв, волоча под мышкой кленовую добычу. Прошел половину пути, сердце что-то заколотилось сильно, как-то усталость сказалась резко.

- Отдохну,- сказал он и, упав спиною на снег, начал наблюдать небо. А оно было какое – то
как бы утрудившееся, как бы тоже желающее отдохнуть, спешащее ко сну... Верхушки деревьев шатались и шумели, ветер, проносясь по огородам, срывался с обрыва и, заметая снег в пойму речки, тревожа деревья, быстро летел на противоположную сторону, резвился...

Холодный снег гнал Ивана домой, но истома, посетившая телеса, не отпускала своего пленника, да и сердце еще колотилось.

- Опять эта тупая душевная боль! - мыслил Безуглов, - такая холодная, что даже снег, на котором возлежат телеса мои, совершенно представляется теплым по сравнению с этой студеной болью...

- Эх! Грех первородный! Эх… - думалось опять Ивану. Тут, прямо над ним, начали виться вороны, он даже сосчитал, одиннадцать их было.

- А что они кружат-то надо мной?- подумал он.- А! Точно! Это они на ночлег прилетели, верно! А я тут валяюсь и смущаю их, не давая разместиться тварям Божьим на покой. Наверняка, они тоже умаялись за день- то, точно умаялись. Поди, полетай по просторам морозным да ветреным, поди, прокормись, когда всяк свое жмет, не спешит расставаться, а жить-то надо и им, тварям-то Божьим тоже.

Быстро поднялся Иван и, подхватив бревнышко, удалился ко двору. Вечер минул, в село входила ночь, мороз. А небо, избавившись от облаков, став прозрачным и полным светил таинственных, предоставило себя созерцанию, дабы умы жителей селения посетило размышление, в том числе и Ивана. Он промолвил:

- Господи, помилуй...

Так и прошел еще один день.

За стихотворение голосовали: mmoshenkov: 5 ;