Автор: Классика_
Рейтинг автора: 61
Рейтинг критика: 268
Дата публикации - 24.06.2017 - 14:47
Другие стихотворения автора
Рейтинг 4.3
| Дата: 06.07.2016 - 22:42
Рейтинг 5
| Дата: 29.09.2013 - 00:11
Рейтинг 5
| Дата: 07.09.2013 - 21:08
Рейтинг 5
| Дата: 15.01.2015 - 18:06
Рейтинг 5
| Дата: 04.10.2013 - 14:53
Рейтинг 4.9
| Дата: 30.01.2014 - 18:43
Рейтинг 5
| Дата: 22.11.2013 - 23:32
Рейтинг 5
| Дата: 01.02.2014 - 18:01
Рейтинг 5
| Дата: 06.02.2014 - 22:48
Рейтинг 5
| Дата: 14.07.2021 - 15:52
Поиск по сайту
на сайте: в интернете:

Григорий Кружков

Григорий Михайлович Кружков (родился 14.09.1945), русский поэт, эссеист, переводчик поэзии. Лауреат Государственной премии Российской Федерации по литературе. Почетный доктор литературы Тринити-колледжа, Ирландия. Лауреат литературной премии Александра Солженицына. Кружковым целиком переведены и составлены книги избранных стихотворений Томаса Уайетта, Джона Донна, Джона Китса, Уильяма Йейтса, Джеймса Джойса, Роберта Фроста, Уоллеса Стивенса, Спайка Миллигана.


ПЕСЕНКА ВЛЮБЛЕННОГО ЖУКА

Ничего такого сверх
Нет в моей богине:
Только глазки, только смех,
Носик посредине.

Растерялся я слегка
От такого факта,
Взял и в майского жука
Превратился как-то.

Вот собратья с тополей
Поздравляют хором:
Был я просто дуралей,
Стал дурак с мотором.

Я летаю выше всех
Меж дерев и просек,
Только слышу тот же смех,
Вижу тот же носик.

Может, стану жертвой я
Мишки или Степки
И угаснет жизнь моя
В спичечной коробке.

Но, пока еще дано
Мне жужжать и виться,
Полечу в ее окно
Головою биться.


ЛЕВША

Левша сковал гвоздочки для подковок
Игрушке царской - аглицкой блохе.
Конечно, был он преизрядно ловок,
Но посвятил усилья чепухе.

Дается ж людям бесполезный дар!
Иной искусник не такое может:
Из маковинки сделает футляр
И внутрь пылинку-скрипочку положит.

Бес, не иначе, помогает им,
Чтоб искусить сопоставленьем ложным,
И делается малое - большим,
Великое становится возможным.

А все масштаб. Подумай: я и ты -
Из космоса, и даже с самолета...
На нашу жизнь посмотришь с высоты -
Какая ювелирная работа!


ВДОЛЬ ОПУШКИ

Бредут вдоль опушки коровы,
Спокойны и благообразны.
Они как невесты Христовы,
Отвергшие мира соблазны.

Дождь мочит, палит ли их зноем -
Их туши объяты покоем;
Гуртом ли их гонят иль строем,
Куда? - да не все ли равно им.

Объяты их грузные туши
Покоем; их зыбкие души
Под синею тучкой осенней
Витают, как пряжа паучья
По воздуху - или созвучья
Есенинских стихотворений.

Бредут вдоль опушки коровы,
К вечерней готовые дойке.
Шагает за ними суровый
Пастух в сапогах и ковбойке.

Ковбой, говоря по-английски,
Пастух, говоря по-российски,
Шагает в ковбойке линялой -
Ответственность помнящий малый.

Бредут вдоль опушки коровы,
К вечерней привыкшие дойке,
Привыкшие к утренней дойке,
К ковбою в линялой ковбойке,

Забыв свой характер бодучий,
Бредут под осеннею тучей,
Темнеющей медленно тучей,
Стихи сочиняя на случай.
Какой такой, в сущности, случай?


КЕНГУРУ

Когда первые европейцы ступили на
австралийский берег, они увидели там
какое-то странное животное и спросили
у местных: "Как называется это странное
животное?" На что местные, естественно,
ответили: "Кенгуру" (т. е., по-австралийски:
"Не понимаем вас").

Факт

... И побрел он в тоске и в тумане,
И очнулся на тех берегах,
Где скакали безрогие лани
Почему-то на задних ногах.

"Это что же, друзья-иноземцы?
Объясните мне эту муру!"
И ему отвечали туземцы:
"Извините, мы вас кенгуру".

"Но тогда почему же при этом...
Почему, почему, почему?.."
"Кенгуру", - ему было ответом,
"Кенгуру", - объяснили ему.

Он тряхнул головою, подумал:
"Может быть, я в тифозном жару?
Что не спросишь у них - кенгуру, мол,
Отвечают на все: "Кенгуру".

И тогда он достал кошелечек,
Из того кошелечка - листок,
И свернул его ловко в кулечек,
И стряхнул сигарету в кулек.

И скакали безрогие лани,
Неизвестной свободы ища.
Терпеливые островитяне
Обступали его, вереща.

И стоял он в тоске и в печали
На великом вселенском ветру,
И туземцы ему отвечали:
"Кенгуру, кенгуру, кенгуру".


ЭЛЬФ

Как мать, младенца на руки приняв,
Его разглядывает жадно - или
Считает родинки, распеленав,
Боясь, чтоб ей дитя не подменили,

Так, от отчаянья на волосок,
В болезненном и страшном напряженье
Ищу я слово, взгляд или намек -
Родимое пятно стихотворенья.

Не закружиться б только голове:
Собьется - обеспамятет - очнется,
А в люльке, глядь, лежит подарок фей
И личиком уродливым смеется.


ПЕРЕУЛОК

Мемориальная доска
На доме балерины...
Сухая горсточка песка
И ком размокшей глины.

Девчачий слышен голосок.
Ботинки глину месят.
Она лежит, как образок,
И ничего не весит.

Пройдет школяр какой-нибудь
И отщипнет от булки.
Ласкает мраморную грудь
Лишь ветер в переулке.


ПОДВИГ УМЕРЕННОСТИ

- О юноша, не запружай реки! -
Вскричал Хирон, с размаху осадив
Свой лошадиный круп над самой кручей. -
Ты свергнешь с высоты поток могучий
В долину; но бурлящих вод разлив
С навозом вместе и конюшни смоет.
Так стоит ли мутить волну?

- Не стоит, -
Обдумав речь кентавра, наконец
Ответствовал герой. - Но как мне быть? -
- Подумай! - посоветовал мудрец
Миролюбивый. И тогда немножко
Подумал Геркулес и, чайной ложкой
Вооружась, в избытке дивных сил,
Вздохнул - и приступил...


КОВЧЕГ

Я не знаю, что это такое, ковчег или плотик -
плоть от плоти прапрадедова ковчега,
но плывем мы на нем от последнего снега до первого снега.
Трое нас - мальчик, юноша, старец.
Мальчик волны считает, как прутья забора, тыча палкой в поток,
старец смотрит, а парень поет -
бесконечно и монотонно, как пели еще до потопа.
Снег идет, и сшибаются хлопья над черной водой,
плоской, голой и стылой,
без клочка покрывала, без кочки, без даже могилы...
Долго нас уносило, долго был берег незрим,
и бесшумно в холодные волны бросаясь, один за другим
вплавь покинули плот все мохнатые, теплые звери.
Трое нас - мальчик, юноша, дряхлый старик:
даль безвидна, но каждому дастся из них
по его разуменью и вере.
Под зазубренным солнцем,
под тонкой прозрачной луной
мы плывем по теченью - мы связаны кровью одной,
этот знак несмываем.
Мальчик с юношей спят.
Мы плывем и плывем, наши тени скользят
в даль, где брезжит, вставая из вод,
Арарат, Арарат -
белоснежным большим попугаем.


КРЫМСКАЯ БАБОЧКА

Е.Рейну

У вечности всегда сухой закон.
Но каплет, каплет жизни самогон,
Переполняя пифосы и фляги.
И - времени послушные волы -
Вытягивают на берег валы,
Тяжелые возы горчащей влаги.

Не трезв, не пьян, брожу я целый день.
Тень-тень, мне каплет на уши, тень-тень.
А за холмом прибрежным, в травном зное,
Мне бабочка ударилась в лицо:
Да это же, ей-богу, письмецо
С оказией!.. А вот еще другое!

Замри, я говорю, замри, присядь!
Дай мне судеб известье прочитать,
Куда ты снова ускользаешь к шуту?
Чего ты хочешь, не понять никак:
То вверх, то вниз крылом, то так, то сяк,
И тыща перемен в одну минуту.

Так кто из нас хлебнул: я или ты?
Помедли, воплощенье суеты,
Не мельтеши, дай разобрать хоть строчку,-
Пока шуршит маслина на ветру
И за пригорком - к худу ли, к добру -
Прибой на нас с тобою катит бочку.

Не трепещи: ведь я тебя не съем.
Не торопись к татарнику в гарем
Мелькать в кругу муслиновых созданий.
О Мнемозина! восемнадцать лет
Тому назад ты родилась на свет:
Прекрасный возраст для воспоминаний!

Они мелькают, вьются... Как тут быть?
Чтоб их понять, их надобно убить!
Но чем злодействовать, не лучше ль выпить?
Ого! какой сверкающий глоток:
В нем Иппокрены жгучий холодок,
И страшный Стикс, и будничная Припять.

Да, нас поила общая струя,
Я бражник твой, капустница моя,
И капля есть еще в кувшине нашем.
Пусть нам Хайям на дудке подсвистит
И подбренчит на арфе царь Давид -
Давай кадриль несбывшегося спляшем!

Закружимся над солнечной горой,
Где вьется мотыльков беспечный рой,
Над серою иглою обелиска,
Над парочкой, уснувшей под кустом,
Над грузовым, грохочущим мостом,
Над Самаркандом и над Сан-Франциско;

Закружимся над мертвенной луной
(Ее обратной, скрытой стороной),
Над горсткой угольков в кромешной яме,
Над догмами, над домиком в Москве,
Где русский йог стоит на голове
И смотрит в вечность трезвыми глазами.


НА ПЛЯЖЕ

Дочка на пляже отца зарывает в песок,
Зыбко и смутно ему, словно семени в грядке;
Что-то лепечет лукавый над ним голосок,
Смугло мелькают лодыжки, ладошки, лопатки.

Веки смежил он и в небо глядит сквозь прищур.
Пятки вперед протянул - фараон фараоном.
Девочка, став на колени, как жрица Хетсур,
Руки к нему простирает с глубоким поклоном.

Мечет в них дроты свои обжигающий Ра;
Тысячи лет не кончается эта игра.
Вот пододвинулась туча, и тень задрожала...
Где ж тонкорукая? - Краба смотреть убежала.


РОНСАР, 1572

Комар, летучий гном, крылатый кровосос…

Из "Сонетов к Елене"

Бормочет спросонья Ронсар,
Ворочается и стонет:
Всю ночь над Ронсаром комар
Гудит в сладострастной истоме.
Бесплотен, крылат и сосущ,
Воистину он вездесущ.

"Дай кровушки, кровушки дай!" -
Сочится сквозь ставни и стены
Страшнее, чем топот и лай,
И крики, и стоны над Сеной.
Из алчи и похоти свит,
Он с женскою силой язвит.

Ронсар сатанеет - и вот,
На черное дело готовый,
Как призрак, с постели встает
В белеющей ризе холщовой.
Он бьет - размозжу, истолку! -
По стенам и по потолку.

Напрасно! Ты смертен и стар,
А меришься с силой великой.
Не сладишь, не сладишь, Ронсар,
С жужжащих вассалов владыкой.
Бесплотен, крылат и сосущ,
Воистину он вездесущ.

Что делать, коль сна не видать?
Осталась безделица эта:
Картавить и звуки катать,
Как кости в горсти - до рассвета.
Молись же, что дверь - без креста
И дряхлая память пуста.


ТАНЦУЮЩАЯ ДЕВУШКА

How can we know the dancer from the dance?

W.B.Yeats

Трещит цивилизации уклад,
Куда ни глянешь - трещины и щели;
Меж строчек новостей клубится ад,
И сами буквы будто озверели.
А ты танцуешь, убегая в сад,
Под музыку невидимой свирели.

Дракон, чтоб укусить себя за хвост,
Взметает пыль нелепыми прыжками;
Герои выбегают на помост,
Кривляются и дрыгают ногами.
А ты, как этот купол, полный звезд,
Кружишься - и колеблешься, как пламя.

Я помню ночь... Не ты ль меня во тьму
Вела плясать на берег, в полнолунье?
Не ты ль меня, к восторгу моему,
Безумила, жестокая плясунья?
Твоих даров тяжелую суму
Снесет ли память, старая горбунья?

О скорбь моя таинственная! Столь
Беспечная и ветреная с виду!
Какую затанцовываешь боль?
Какую ты беду или обиду
Руками хочешь развести? Позволь,
К тебе на помощь я уже не выйду.

Ты и сама управишься. Пляши,
Как пляшет семечко ольхи в полете!
Я буду лишь смотреть, как хороши
Движенья бедер в быстром развороте.
Что зренье? - Осязание души.
А осязанье - это зренье плоти,

Подслеповатой к старости. Пока
Ты пляшешь, - как плясала без покрова
Перед очами дряхлого царька
Дщерь Иудеи, - я утешен снова:
Ведь танец твой, по мненью Дурака,
С лихвою стоит головы Святого.


ПЕСНЯ МЕЖЕВОГО КАМНЯ

I

Начинается песнь межевого камня.
Начинати же песню сию от Кадма.
На меже лежит камень, тяжел, как карма.

На меже лежит камень, на неудобье,
Между двух полей лежит, наподобье
Переводчика - или его надгробья.

На меже лежит камень, символ союза
Каннибала и Робинзона Крузо.
Слева рожь растет, справа кукуруза.

На меже лежит камень, на нем - коряво -
Буквы: влево поедешь, приедешь вправо.
Не читая, промчалась опять орава.

На меже лежит камень. Не веха и не
Башня. Может, мираж в пустыне.
Слева косточки белые, справа - дыни.

Слева поле жатвы, а справа - битвы.
Скачет князь Кончак чрез межу с ловитвы.
На меже дрожит камень, твердя молитвы.

Слева жарко, а справа - роса замерзла.
На меже лежит камень. Уж в поле поздно.
И луна над сараями сушит весла.

Под лежачим камнем немного сыро.
Уронила ворона кусочек сыра.
Если все, кому дорого дело мира...

II

Переводчик мирен. Уж так он скроен.
Между двух полей, ни в одном не воин.
Оттого-то и зад у него раздвоен.

С виду он неподвижнее баобаба,
В землю, как половецкая - врос он - баба.
Но внутри он - камень с небес. Кааба.

Между миром верхним и миром нижним
Он сидит на меже, непонятен ближним,
Занимаясь делом своим булыжным.

Улетай, ворона! Тут ничего нет
Для тебя; как ни каркай, он не уронит
Ни песчинки - и цели не проворонит.

Утекай, вода! В дребадан столетий
Утекай ты, пьянь, что достойна плети,
От него не дождешься ты междометий.

Ибо ты, как время, заходишь с тыла
В тот момент, когда жизнь валуну постыла,
И копытом подкованным бьешь, кобыла!

Ну и что - отколола ли ты полкрошки?
Посмотри, что с копытом? не больно ножке?
Ах, ведь ты и ударила понарошке!

Ускакала кобыла, и ворон в поле
Улетел. Начнем помаленьку, что ли?
До свидания - всем, кто не знает роли.

... Тихо в поле. В глазницах кремнёвых сухо.
Зачинается песнь от Святого Духа.
Это камень поет - приложите ухо.


НАЧАЛО РОМАНА

В необъятной стране за могучей рекой,
Где шесть месяцев падает снег,
Жил один маслосмазочный и прицепной,
Крупноблочный, пропиточный и тормозной,
Противозамерзающий и выносной,
Сверхурочный один человек.

Жил он с личной своей многожильной женой,
Очень ноской, нервущейся и раздвижной,
Гарантийно-ремонтной и чисто льняной,
Не снимаемой без пассатиж;
И однажды родился у них нарезной,
Безбилетный, сверхплановый и скоростной,
Акустический и полупереносной,
Двухпрограммный печальный малыш.

Над его головой не светила звезда,
Осеняло его только знамя труда,
И шумели отравленные провода,
И шуршала над крышей его лебеда,
И стучал по ушам барабан.
Он учился прилежно - скользить и сквозить,
Коли надо - и мордой об стол тормозить...
Если это начало, позвольте спросить:
Чем же кончится этот роман?


ПАМЯТНИК

Я оглянулся и увидел вдруг:
Все люди заняты одним и тем же -
Выделываньем мыльных пузырей.
У каждого прохожего - тростинка,
В которую он дует, отстранясь
От суматохи уличной и локоть
Ревниво оттопыря. Пузыри
Срываются, толкаются, танцуют
И, разлетаясь, наполняют воздух
Неслышным звоном... Этих тянет вдаль,
А тех к земле. (Бывают и такие,
Что могут ногу отдавить, как гиря!)
Иные - не легки, не тяжелы -
В срединном воздухе, роясь, толкутся
Среди себе подобных пузырьков.
А если глянуть сверху - жизнь кипит
И пенится, как чаша!
"Мир - пузырь", -
Сказал философ Бэкон. Кто-то там
В незримую соломинку, незримый,
Усердно дует. Для чего все шире
И все опасней раздвигает он
Мерцающую сферу?.. Зря смеются
Над комиксами. Этих человечков
С растянутыми пузырьками реплик,
Прилепленных ко рту, мне жаль. Слова
Бессмысленны - но выдыханье уст,
В которое они заключены,
Священней фараонова картуша.
И если ставить памятник поэту,
То, верно, не с пергаментом в руках,
Как у того, кто ночью из друкарни
Бежал от разъяренных москвичей,
Чтоб сеять, где подальше, - не со шляпой,
Не с шашкой и не с гаечным ключом,
А с бронзовой тростинкою у губ,
С надутыми щеками, и пускай
Стоял бы он в углу, как виноватый,
Отворотясь от улицы, а рядом
Лежал десяток мыльных пузырей,
Составленных, как ядра, в пирамиду.
И непременно чтоб неподалеку
Поилка с газированной водой...


ТОТНЕССКАЯ КРЕПОСТЬ

What makes Totnes Castle special
is the fact that it never saw battle.

Путеводитель говорит: "Она
ни разу не была осаждена
и потому прекрасно сохранилась".

Брожу вокруг семивековых стен,
случайный созерцатель мирных сцен,
и вижу: тут ничто не изменилось.
Лишь время явно одряхлело. Встарь
оно любую крепость, как сухарь,
могло разгрызть и развалить на части.
Зато окреп Национальный Траст:
костями ляжет он, но не отдаст
ни камня, ни зубца - зубастой пасти.

Рябина у стены, как кровь, красна:
Не спячка в городе, но тишина;
над елкою английская ворона
кружит. Что проворонил я, кума?
Венец, воздетый на главу холма, -
шутейная корона из картона.
Мужчина, не бывавший на войне,
и крепость, не пылавшая в огне,
напрасно тщатся выглядеть сурово.
Хотя у старой крепости пока
есть шанс; а у смешного старика
нет никакого.


* * *

A если заскучаешь, позвони.
Пусть дрогнут кольца маленькой змеи
И разожмутся. Со второй попытки
Пространства плач послышится в трубе,
И вот - мой голос явится к тебе,
Как гость ночной к доверчивой спиритке.

Не прекословь ему, закрой глаза.
То, что ты слышишь, чистая слеза,
Родившаяся в кубе перегонном.
Се эликсир, ему же имя дух;
А телефон отцеживает мух
И связывает слух с другим эоном.

Так слышно хорошо и далеко,
Что не понять, с каких ты облаков
Звучишь, и сам я - из какой котельной.
Но если потихоньку закурю,
Ты догадаешься: я в том краю,
Где воздух и огонь живут отдельно.


ЕЩЕ ОДНА БРОДЯЧАЯ СКРИПКА

Пролетает, брызнув в ночь огнями...

А. Блок

Музыка эта ночная в сабвее...
Поздний ездок, над раскрытою книгой совея,
слышит какого-то Скрябина вдруг или Брамса -
и, пораженный, внезапно выходит из транса.

На пересадке, поняв роковую ошибку,
слышит с платформы напротив бродячую хриплую скрипку,
голос заплечный: "Чего тебе надобно, старче?"
Звук приближается, все горячее и жарче.

Это не музыка - когтем по форточке скрежет,
это цыганка с жидовкою курицу режут,
это убийца скрипит по ступеням - все ближе и ближе -
кролик, беги! -
но бежать невозможно -
беги же,
кролик! -

но бежать бесполезно и поздно спасаться -
если не вылетит трейн из туннеля, как утка из зайца.
Двери сомкнулись - как отрубило.
Господи! Кто тут вокруг, венецьянцы иль турки?
Музыка стихла. Что это было -
что продолжается снова беззвучно, но в темпе мазурки?

Это погоня несется, гарлемским гремя перегоном,
и не понять в блеске вагонном и гуле -
то ли протон обезумевший гонится вслед за протоном,
то ли Вакула на черте летит, то ли черт на Вакуле.

Что это было? Музыка стихла.
В синем окошке Бронкса огни замигали.
Взвизгнувший тормоз. Треснувший выхлоп.
И непонятно кому - эту розу в бокале.

Главное - не говорить и не шевелиться,
чтобы не сбить уходящего слабого звона...
Так раскрывают ножом перловицу
ради слезинки одной замутненной.

Так одалиска лежит - недорогая утеха
местной базарной шпаны; и все ей мерещится ласка
гостя ночного; и в ухо ее входит эхо,
как караван верблюдов в ворота Дамаска.


ГОБЕЛЕН

Гумилев с Мандельштамом, как лев с антилопой,
прогуливаются по Летнему саду, по Серебряному веку.
На скамье Труффальдино шушукается с Пенелопой,
из-за Зимней канавки доносится кукареку.

Скоро, скоро, видать, розовоперстая жахнет,
скоро Святой Гавриил с патрулем нагрянет.
Скромная тучка на горизонте темнеет, и пахнет
жареным, хоть пока в ней огня нет.

Гумилев, сняв фуражку, крестится на колокольню,
голова его похожа на сжатую ниву.
Мандельштама одолевает какой-то хронический дольник,
он мычит, глядя в сужающуюся перспективу

аллеи - где, вдали алея,
видится что-то, еще видимое в радужном свете,
что-то такое невинное, чего и Блейк не наблеял...
Но уже Петр обернулся, и вскрикнул петел.


ПАМЯТИ РИЛЬКЕ

Под мертвым куполом - расплывшийся огонь,
Торгующих толпа, глядящаяся дико,
Старушка, лодочкой сложившая ладонь,
На эскалаторе - Орфей и Эвридика -

Запомню, словно сон, и снова повторю:
Толпа безумная, торгующая в храме,
И нищенка-рука, к небесному Царю
Плывущая от нас с убогими дарами, -

Вот то, что видит он и то, что зрит она,
Когда печаль сняла с очей слепые бельма,
И ночь открылась им без края и без дна,
Качая возле глаз огни Святого Эльма.

Быть может, никакой там Эвридики нет,
Лишь даль безлюдная звездами осияна,
И лодка впереди, как зыблющийся свет
На мраморной плите ночного океана;

И голова певца за лодочкой плывет -
А буйная толпа, заждавшаяся плети,
Уходит без следа в валов круговорот,
Уходит, как вода сквозь золотые сети...


СТАРИК

В дырявом канотье, в пурпуровых трусах
По пляжу он идет, как клоун по канату,
И море на своих расстроенных басах
Играет небесам закатную сонату.

Магометане волн пред ним простерты ниц,
Готовится финал в скрипичном гуле шквала.
Он с тихой нежностью глядит в глаза блудниц,
Ища меж ними ту, что всем всегда давала.

Она идет к нему, она уже близка,
Прибой о ней поет и сладостно, и тошно...
И аплодируя триумфу старика,
Привычно хлопает отставшая подошва.


ВОЛЬТЕР

Скажи-ка мне, Вольтер, сидящий в ступке,
Ты отвечаешь за свои поступки?
А если ты за них не отвечаешь,
То кто же отвечает, черт возьми?
Ты, может, просто-напросто скучаешь,
Когда свой вертикальный взлет включаешь,
Но неужели ты не замечаешь,
Когда с земли несется "тормозни"?

О командир летающего танка!
Какая в небе ждет тебя приманка?
Несчастная смешная обезьянка,
Скажи, куда карабкаешься ты?
Ты под луной проносишься со свистом,
Как вольный казачина в поле чистом,
И, усмехаясь этаким артистом,
На Божий мир взираешь с высоты.

И в этот час к тебе возводят взоры
Атланты, силачи и полотеры,
Банкиры, браконьеры, билетеры
И несколько скучающих джульетт.
А ты касаньем кнопки незаметной
Включаешь с ревом двигатель ракетный -
И, пролетая над родимой Этной,
Этнографам шлешь пламенный привет!


В ЦИРКЕ

Зацепившись ногой за трапецию,
Устремляя под облаки взгляд,
Улетает красотка в Венецию,
Возвращается к мужу назад.

Он ей белые ручки выкручивает,
Он ее заставляет висеть
Над страховочной сеткой паучею,
Безнадежной, как всякая сеть.

Но и в этом чудовищном выкруте,
От которого сердцу темно,
Она бьется, клянется - но в игры те
Продолжает играть все равно.


НАЗВАЛСЯ ОДИССЕЕМ…

(капитан Немо - Тихону Браге)

Назвался Одиссеем - полезай к Полифему,
назвался Немо - молчи, таись и скрывайся,
и если даже Морфей приведет морфему
к тебе в постель - молчи и не отзывайся.

Назвался капитаном - закидывай невод,
охоться с подводным ружьем в подводном овраге.
И в небе спящем, и в мире - тихо и немо,
лишь Немо ищет забвенья в море, а Тихо - в браге.

Кем назовешься, туда и полезешь,
полезен будешь прелестью перифраза,
когда на валунах зацветает плесень
и истлевают слова в сердцевине вяза.

И если Алиса все еще ждет Улисса,
плывущего из Лисса и Зурбагана,
пускай сестра моя, корабельная крыса,
напишет ей честно, как нам погано

(пока - без слов - он показывает на обрубок
языка, барахтающегося в дословесной тине,
и смотрит на шевеление губок
морских, на гибкие язычки актиний).

А ты, мой Браге, с бутылью своей подзорной,
двояковыпуклой и вогнутою двояко,
узришь ли меня ты в этой ночи позорной,
личинкой света в дальнем созвездии Рака?

Кем назовешься, туда и полезешь,
и даже неважно, кто какого карраса;
когда грызешь себе губы, грызешь и грезишь,
и этим кончается плавание Гаттераса.

За стихотворение голосовали: margo.matv: 5 ; Владик ру: 5 ; Игорь Гарде: 5 ;

  • Currently 5.00/5

Рейтинг стихотворения: 5.0
3 человек проголосовало

Голосовать имеют возможность только зарегистрированные пользователи!
зарегистрироваться

 

Добавить свой комментарий:
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи
  • olenvik   ip адрес:176.192.164.112
    дата:2017-06-24 16:28

    Спасибо, прочла, как учение...