Примерно такаяж муть.

В таверне скрипели ставни,
приехал Косматый - Билл,
где он завсегдатай давний,
Джэк -Дэниалс он любил.
К полудню везде так тихо,
вот Солнце вошло в зенит,
а тени исчезли мигом,
и только в ушах звенит. Сундук мертвецов хоронит,
кривился беззубый рот,
уже не споет нам Ронни,
про наш вдохновенный сброд.
что семеро раз отмщенный,
скитается без конца,
скитается обреченный, брат Авеля мертвеца.
А возле Таверны Дина,
парят ароматы снов,
слетая с ветвей Ундина,
зашла пригубить Вино.
а меченный бражник Томми ,
Русалочью чуя плоть,
протяжно скулил в истоме,
прося его уколоть.
Но вывернувший карманы,
он в них не нашел ни зги,
нет средств оплатить романы,
пред тем как стянуть Носки.
Вторую неделю Шабаш,
опухла без дела Пьянь,
на днях шухернулся Эббот,
а значит погода дрянь,
алеют закаты Прерий,
в Гостинные гонит Ночь,
а там огоньки фиерий,
где всякий до них охочь,
одни руки тянут карту,
в ней кажется дама Треф,
другие в тени азарта,
своих обнимают Дев.
О сколько же Флибустьерских,
та ночь поглащает сил,
спесивых, шумливых, дерзких,
Хозяин не тормози,
долги за твои услуги,
собрать будет не легко,
чтоб Рай подарить Супруге,
в сияньи жемчугов.
Но сколькоб не задолжали,
тебе за еду и Кров,
их манят морские дали,
драконы морских Коньков.
А с ними веселый Роджер,
и шустрый старик Папай,
наколкой усеяв кожу,
дымит себе трубкой знай.
На берег сойдет дедуля,
В Цветочки погрузит нос,
как будто бы пчелка в улей,
и что то кряхтит матрос,
но только зайдет на Шхуну,
под ним задрожит она,
как листик среди тайфуна,
она у него одна.
На солнце блеснет Шпангоут,
при встрече скрипя кармой,
завалена Шхуна ромом,
и ящиками с Треской.
запас овощей и крупы,
уложит как домино,
Дедуля дымящий трубкой,
с товарищами за одно.
Семь футов тебе под килем,
ему прохрипит причал,
вновь Шхуну в привычном стиле,
обнимет соленый вал,
колышатся струны Банджо,
о чем то запел Ковбой,
на Ранчо вернусь не раньше,
чем спор разрешу с судьбой,
Ты жди меня моя Бэтти,
я предан тебе как Пес,
и пусть не осудят дети,
нето я лишусь волос.
Ты помнишь наш старый Денвич,
тенистую сень лесов,
Цветочно - медовый месяц,
напомнило вновь кольцо,
нас звали лесные феи,
и Кельтские вечера,
под звуки своих Орфеев,
вдыхали мы у костра.
Про тайные гримуары,
Молчала старуха Кринк ,
колпак ведьмовского дара,
мелькал в пелене лощин,
расказами тети Молли,
касались мы этих тайн,
а Феи кружились в поле,
под крик перелетных стай.
А тетя срезая Спаржу,
вдруг вспомнит Большой каньен,
и наш Аризонский Ранчо.
пока закипит бульен,
как мы запускали Змея,
а в небе парил Орел,
и маленький Нотингейл,
за Змеем нырял в Атолл,
И как на скалистых плитах,
мы пили за счастье дам,
на этот живой Пюпитр,
вписала нас высота.
Колышатся струны Банджо,
но старый Папай кряхтит,
мотив его развантажил,
и трубка его дымит.
эх тоже мне Демиурги,
у них на уме жена,
анука сыграй мазурку,
а то затекла спина,
И брызнув потком песен,
мешая их со слюной,
своих прокопченных десен,
в припрыжку как заводной,
он всех развантажил мигом,
Команда рукой махнув ,
пришла поддержать Сквалыгу,
покуда такой в нем Грув.
Но вскоре гудок на мачте,
их вырвет из забытья,
грозящим припомнить Бадди,
что им не давал житья.
Вдыхает соленный воздух,
в наколках седая грудь, Совдэпия девяностых примерно такаяж муть.

За стихотворение голосовали: АнЧаР: 5 ; starik: 3 ; irida: 5 ;