этот рассказ посвящен человеку, которготак много в моих мыслях, снах, больной дуще, что я, несомневаясь, могу назвать его ЛЮБИМЫМ....

Он проснулся затемно, голова раскалывалась, глаза пульсировали…… Никак не получалось примириться с реальностью, последнее время все путалось. Черт, можно было спать еще 3 часа! Надо все-таки обратиться к доктору….. таблетка шипучего аспирина полетела на пол. Ладно, ну ее, успокоиться, выпить чая. Иногда он жалел что бросил курить, сигарета была бы сейчас как нельзя кстати. Чайник чихал и шипел, из чашки свисал потрепанный хвост вчерашнего пакетика “липтона”, идти к шкафчику за свежей заваркой сил не было. Облокотившись на стол, и подперев лоб ладонями, отодвигая ощущение тяжелого похмелья, преследовавшего последние несколько месяцев, он начал вспоминать.

***
Это повторялось, каждый раз когда она появлялась в его жизни, незримым фантомом, неожиданно и всегда некстати. Сегодня он видел ее во сне, сон был прекрасен, цветной, радостный, как в детстве.
Кот, толстый полосатый, терся об ноги, слегка прикусывал за рку, пытающуюся его погладить, то мурлыкал и бурчал, словно с трудом заводящаяся моторная лодка, то шипел и спрыгивал с крыльца, одновременно пытаясь поймать пролетающего мимо шмеля. Припекало, пора было идти к ключу за водой, сейчас проснутся домашние, будет совершаться утренний ритуал. Отец попросит полить на шею из кадки, будет кряхтеть и отфыркиваться, втирая ледяную воду в седеющий затылок, мать будет над ним смеяться, отпрыгивая от разлетающихся вокруг брызг. Взяв со скамьи полотенце, вместо того, что б обтереть лицо, он перекинет его через ее талию, все еще тонкую и изящную несмотря ни на что, и крепко прижмется шершавой и мокрой щекой к тонкой шее.
Металлические канистры успели нагреться на солнце и , задевая ладыжки, неприятно обжигали, надо будет по пути сполоснуть их в речке, а может и самому окунуться. Кот крутился между ног, заставляя вспотыкаться, мелькнула кромольная мысль : “и тебя брат искупать что ли?”. При мысли о мокром и недовольном коте на лицо поползла улыбка -- “Аз воздам – не все тебе масляница!” Тропка виляла и извивалась через перелесок, и вот уже показался ручеек, корявый бревенчатый мостик и знакомое ситцевое платье, слегка выцветшее от времени, косо зашитое через край подмышкоой …… откуда он это знал?....... канистры выпали из рук.
- Э, ммм… здравствуй – смог он выдохнуть, сглатывая ком подобравшийся к горлу.
Она обернулась столь стремительно, что копна золотистых кудряшек взлетела в воздух, напоминая лучи небесного светила, какими их рисуют в детсских иллюстрированных книжках.
- Иди сюда, смотри, что я нашла! Ее надо достроить!
Это была полуразрушенная плотина, такая, какие они строили мальчишками, много лет назад, ровно на этим месте.
Он ступил в воду, где она уже была по колено. На глинистом берегу уже лежали заранее приготовленные ветки, коряги, блестящие дрыны топляка, похожие на спины среднего размера ящеров, в мелькающих бликах утреннего света, проникающего сквозь листву деревьев. Следствием чего, цветастое платье было уже мокрым почти до груди, облепляло, чуть заметную волну животика, сбиваясь складкой между узких бедер, которых, он точно помнил, она страшно стеснялась! И нашла чего, как можно завидовать толстозадым курицам? Кустодиевским красавицам?
Заправским движением бывалого хулигана, она откинула с лица непослушные локоны, оставив на щеке две серые полоски, от испачканных в иле пальцев.
- Нам нужен камень! Вон тот, пожалуй, подойдет, видищь, за излучиной? Один донесешь?
- Есть, товарищ старший по званию! Куда прикажете доставить?
Она залилась громким хохотом, и было от чего, глядя на взрослого мужика, стоящего по колено в воде, пытающегося закатать все равно уже намокшие штанины, и отдать честь одновременно! Равновесие чуть не подвело, оставался один шаг до окончательного позора, то есть были все шансы плюхнуться задом прямо на все камыши и кувшинки, растущие в зоне траектории возможной аварийной посадки.
- К пустой голове руку не прикладывают! Гляди на ключ не наступи, рядовой!
Какой же у нее смех, искренний, чистый, волнующий… игривый, будто пузырьки в бокале шампанского! Верхняя губа чуть вздернута вверх, демонстрируя бледно-розовую каемку десны, у глаз собрались хитрые узорчатые складочки, ресницы, тополиным пухом, чуть прикрыли бусины черных, переливчатых словно бездонный болотный омут зрачков. Сколько же ей лет? Этому наваждению, дьвольскому суккубу? Иногда ему казалось что не больше семнадцати, как сейчас, иногда, особенно в те моменты, когда она пыталась принять какое-то неоднозначное и сложное для нее решение, все сорок с хвостиком…..
- Что встал как вкопанный? Черта увидел? А ну, бегом марш!
Точно, Черта, или почти… Почему, где логика, как так извернулась природа? Золотые волосы, бледная, едва ли не прозрачная веснушчатая кожа, и почти черные, со странным перламутрово-зеленоватым отливом, внимательные, очень грустные, даже в моменты бурной радости, порой пугающие своей тоской, глаза. Вот и попал в преисподнюю без ладана!
Камень, еще один, топляк, сучковатая коряга, в распор к трухлявой свае, начинает образовываться запруда, в которую уже собираютя довольные лягушки, перегревшиеся на солнышке. На мерцающем глянце, по-хозяйски важно, рассекает водомер, не догадываясь, что в этой неравнозначной ситуации, вполне может оказаться чьим-то завтраком. Сложная работа близится к концу. Боже мой, кто бы мог сказать, что в свои тридцать пять, имея два высших образования за плечами, вполне достойную карьеру, и, совершенно справедливо, считая себя вполне зрелым и состоявшимся мужчиной, он будет строить плотину под ветхим мостом! И какую! Местные бобры, когда увидят, перегрызут друг - другу глотки от зависти!
Весь покрытый волдырями от комариных укусов, перепачканный в иле и глине, но страшно довольный собой, пододвинув по глубже, найденную в окрестностях ржавую железяку, непонятного происхождения, которая должна была укрепить к берегу сложную инженерную конструкцию, чувствуя себя, как минимум, величайшим из архитекторов мира, он решил разогнуть, натруженную и затекшую спину… И бабах, ветхий мостик сотрясло по шкале Рихтора от пяти до семи балов! Вот чтоб …., через карамысло! Почти кантузия! Конечно смешно, и она опять смеется, над его неуклюжестью, болтая в воде свешенными с берега тонкими изящными ножками. Ну и пусть смеется, ему только в радость. Как же приятно, вот так просто сидеть рядом … По спине побежали тысячи маленьких иголочек, скатываясь от поясницы к лопаткам, рука сама потянулась к маленькой узкой ладошке.
***
Мир вывернуло на изнанку, тупая боль поднялась от желудка к темечку, будто в дворовой драке, кто-то засветил кастетом под дых! Не сразу даже удалось открыть глаза, в руках оказался помятый и скрученный край одеяла. Но почему? Это же просто сон, его сон! Он должен быть в нем хозяином!
Или уже не совсем сон…, вчера ему показалось, что видит ее на кухне. Тогда, забежав после работы переодеться к ужину, он решил, что точно сходит с ума!
Она стояла у плиты и жарила яичницу, запах он почувствовал только отворив дверь. Она стояла босиком на кафеле, простынет дуреха, пронеслось в голове…, в его рубашке на голое тело, балансируя на одной ноге, второй пощипывая щиколотку. Рубаху колыхало и она в ней напоминала парус….. «Кончается, четверг и дождик мелок, над тучами едва, едва видны….». Что это за песня , он не знал, но это было и не важно, слуха у нее не было и в помине. Сковорода шкворчала, с запахом еды мешался ее запах, чуть горьковатый, с легкой хвойной кислинкой, тонкий, еле заметный, но все же легко уловимый. Облокотившись к дверному проему, он ждал, когда его заметят, все было настолько естественно, будто каждый день на протяжении долгих лет… И ничего не надо было объяснять, додумывать…, он знал все: что она любит носить его вещи, когда его нет дома, читает украдкой его журналы и книги, ровно с того места, где лежит закладка, потом по рассеянности, перекладывая ее на то место, где остановилась сама. Знал, что любит ложиться за полночь, когда он уже уснул, потихоньку протискиваясь под одеяло, еще мокрая после душа, осторожно прижимаясь к его спине прохладным телом. Что недосаливает все, что готовит, переваривает рис и макароны, и страшно расстраивается каждой мелкой бытовой неудаче.
***
Раздался грохот, на пол свалился рыдающий и разрывающийся мобильный. Шаг , и все исчезло, испарилось ни запаха, ни звука, сняв трубку он недоверчиво подошел к плите, ничего, комфорка холодная, газ выключен, сковорода покачивается на крючке релинга!
- Что? ало, да, конечно, извини, детка, конечно, скоро буду… Да брось ты, не путайся в мыслях, просто простоял в пробке, да заеду, целую, детка.
Во рту стало приторно кисло, захотелось почистить зубы. Вот дьявол, совсем умом тронулся, прошло уже битых полтора часа, как вошел в подъезд, как такое могло случиться? Как там было у Есенина? «Голова моя машет ушами» ? Видимо, на прощанье!
***
Яночка была хорошая девочка, свежая, упругая, молоденькая, умело пользующаяся косметикой. Слегка капризная, в силу нежного возраста, но в меру. Короче, во всех отношениях весьма перспективная. Он подобрал ее на Беговой, прошлым летом, возвращаясь с дачи в ночь, до того как пойдет основной поток автомобилей, с возвращающимися к городской суете соплеменниками. Голосовала она обоими руками, переступая с ноги на ногу, по всей видимости, пытаясь восстановить баланс между двумя пятнадцатисантиметровыми шпильками. С ее присутствием в салоне его серебристого Пежо повис аромат фруктовой жвачки, алкоголя и ванили.
- Сигареты не найдется?
- Я бросил, извините…….
- Ну, тогда я закурю свою! Не против?
- Я может и был бы против, но ведь Вы уже закурили!
Небесное создание издало здавленное хихиканье, будто мышь провела зубами по стеклу, перекатило жвачку за другую щеку.
- И правда, но ведь Вы меня извините?
- Не вижу вариантов….
- Куда едем?
Вот этот вопрос чуть окончательно не ввел его в ступор.
- Как кстати! Какрас об этом я и собирался Вас спросить! Вы не поверите!
- А давайте покатаемся, я никуда не спешу. А Вы ничего так, хоть и совсем не молоды! Я бы кофе попила….
За всю свою сознательную жизнь, Яночка осилила дай Бог букварь, и, похоже, ей это стоило титанического труда, но все прощали грудь, почитай четвертого размера и два голубых блюдца, служивших ей глазами. К тому же, она обладала одним чудесным качеством, выгодно отличавшим ее от многих – безусловным пониманием того, что в общественных местах рот нужно держать закрытым, а на комплименты и вопросы просто кивать и мило улыбаться. Сейчас именно она ждала его в предвкушении похода в «пафосный» ресторан, отполированная, блестящая, как новенький самовар , выставив вперед пухлую губку в розовых блестках, воодушевленная значимостью момента. Помимо ресторана, еще планировался совместный просмотр какого-то супер-модного фильма в местном андеграунде, с целью демонстрации его, в качестве ценного трофея обалдевающим от зависти подружкам, и … ровно то, ради чего все это надо было терпеть.
Тани Гали, трали-вали, что б не путаться в показаниях, для него они все были – детка. Как и у любого нормального мужчины к этому возрасту у него их было предостаточно – женщин должно быть или много и разных, или … одна, любимая …
Сунув голову под холодную воду, оценив в зеркале «степень небритости», он выбежал во двор, на ходу застегивая пиджак, к вечеру посвежело. Не приведи леший, конечно, но всегда есть вероятность, что его могут потащить нарезать круги по грязным Московским улочкам, с целью разглядывания затянутого смоком звездного неба. Под ребрами что-то сжимало и ныло, нестерпимо хотелось обыкновенной яичницы.
***
На плите свистел и паровозил давно вскипевший чайник, руки затекли, по запястьям ползали «червячки», вспоминалось «другое свидание», другой ресторан. Где и когда это было, может снова во сне, или это просто плод его воспаленного воображения? Все так смешалось, что уже трудно было поставить четкую грань – два мира, две реальности.
Была поздняя весна, но дул достаточно зябкий ветер, не смотря на это, она настояла на уличном кафе. На ней был строгий черный плащ до колена, туго затянутый на талии пояском, лаковые лодочки и огромный, несколько раз обвивающий шею шарф, который она, почему-то, постоянно поправляла. Она водила подушечкой указательного пальца по ободку чашки с уже простывшим кофе, и, кажется, вспоминала что-то из раннего Пастернака, « и падали два башмачка со стуком на пол…». В динамики визжало радио, напрочь заглушая все вокруг, позвякивал проезжающий мимо трамвай, на остановке ревел и канючил чей-то ребенок, разговаривать было решительно невозможно. Ветер пробирал до исподнего, и он вновь предложил пойти внутрь. Достав из кармина ключи, она нарочитым движением «уронила» их под столик, и, чуть прикусив нижнюю губу сопроводила их полет многозначительным взглядом…
Острая щиколотка, обтянутая чулком цвета шампань, мягкая дуга, уходящая под колено, черный уголок плаща, вдруг плавно поползший вверх, и … ничего! Под плащем не было решительно ничего! Ничего из того, что в этом мире было принято под него надевать!
Ой-ой! Вот это да! Не отводя взгляда от чуть подрагивающего колена, он с трудом нащупал ключи, чуть не столкнув стул, на котором только что сидел.
- Внутри попросят снять верхнюю одежду… Что будем делать?
Ее лицо озарилось озорной улыбкой, уголок губ чуть поплыл вверх, из прищуренных глаз летели искорки, готовые поджечь улетающие прочь остатки разумного, доброго и вечного.
Хлынул дождь, все еще прохладный, но уже почти по-летнему густой и звонктй, переполненный жзнью, пузырящийся на осфальте.
Она бежала, схватив в одну руку туфельки, другой придерживая непослушный шарф, норовящий толи слететь вон, и обнажить все, что скрывалось за глубоким вырезом намокшей балоньи, толи придушить, затянувшись в жесткую петлю на тонкой шее той, что была великим грехом, чистым соблазном, невесомым навождением, болью и радостью, счастьем и печалью… Что было дальше? Не важно! Но он точно знал, что такого не было, не могло быть ни с кем и нигде больше… «И все терялось в этой мгле, седой и белой…» И он был натянут, как струна, и звучал реквием, который он пел самому себе, потому, что степень надрыва подходила к тому краю, за которым только пустота, готовая в любой момент переродиться во что-то…, что-то неизвестное, неизведанное, толи непоправимо ужасное и разрушительное, толи соизидаюшее, рождающее вокруг взорвавщейся звезды, новую вселенную!
Это будто бы был неистовый танец.... Закат уже близился к концу, они танцевали под звуки капель, бьющихся о листья деревьев... дождь усиливался и музыка становилась громче. Она прижималась к нему щекой, спутанные локаны ее мокрых волос ложились к нему на плечи. Слегка пахло мускусом и лавандой, воздух был переполнен азоном, ее босые ноги задевали его пальчиками, когда, сбиваясь с ритма, она пыталась не наступить ему на ногу......
Она молчала, да и ему ничего не хотелось говорить! Лишь слышать как часто бьется ее седце, чувствовать ее руки у себя на спине. Ее бедра скользили по его, дыхание легким ветерком ласкало шею...., И он ждал того момента, когда в очередном повороте, этого небесного уже танго, она чуть притронется к нему своими влажными губами, скользнет по подбородку ....
И он молил дождь, что бы он никогда не кончался, или хотя бы не сейчас, не сию минуту! Расползаясь мутной пеленой, таил вокруг мир... Слышался только, ритм и биение, которое то усиливалось, то ослабевало.....
***
Грянуло радио на музыкальном центре: «…новая волна, снова с вами! Доброе утро, у микрофона…».
Опять воспоминания о том чего не было никогда, просто не могло быть! Он помнил себя с трех лет, четко, ясно, как на архивной кинопленке : вот ему подарили воздушного змея, который потом долго висел над изголовьем его кровати на даче, вот первое замечание в школьном дневнике… Вот он пытется помочь матери вымыть посуду, старательно натирая ее горчицей, ополаскивая под струей холодной воды, составляя блестящую и лоснящуюся от влаги керамику в ровную красивую стопку, кренящуюся на бок, как Пизанская башня. Вот эта стопка рухнула , рассыпавшись по полу хрустящей крошкой, не выдержав последней тарелки, которую он аккуратно положил сверху, уже будучи вынужден привстать на ципочки.
Его первая любовь, на 15 лет его старше… Ее звали Лера, красивое, необычное имя, почти не женское. Оно очень контрастировало с плавными, чуть замедленными движеньями, округлым личиком со смешным, слегка вздернутым носом. Она тогда казалась ему той самой точкой, в которую сходятся все чувства и желания, которые только возможно испытывать одному живому существу, по отношению к другому. Лера, вернее, Валерия Семеновна, как ее представили на подготовительных курсах в Академии, куда он предполагал тогда поступать, была «вечной» аспиранткой и, по-совместительству, дочерью проректора. Роман был очень ярким и таким же стремительным, закончился полным провалом на вступительных экзаменах.
Первый автомобиль, разбитые жигули восьмой модели, с плохо закрывающейся пассажирской дверью, лысой всесезонкой и подтекающим маслом из коробки передачь. Несмотря на протертые коврики, прожженное водительское сиденье, не работающий датчик бензина и массу других недочетов, он был в то время самой важной и, пожалуй, знаковой покупкой, ибо олицетворял собой начало новой, другой жизни! Сидя за рулем всех своих последующих автомобилей, он уже не испытывал такой гордости и подъема.
Первые успехи в карьере, неудачный брак, роковая ошибка, решение принятое спонтанно, вылившееся в пять лет дрязг и непонимания… Разрушенные надежды, породившие бесконечные загулы и метания.
Болезнь матери, тяжелая и продолжительная: два года химии и облучения, четыре апперации. Отец, тихо угасающий рядом с ее постелью, постаревший, сгорбившийся и непривычно молчаливый. Он так и не оправился, после ее смерти, потерял ко всему интерес, стал ворчливым и нелюдимым, снова начал курить.
***
На столе, рядом с о стопкой документов, стояла чашка с остывшим кофе, вечные столичные пробки… Лидия Сергеевна, вернее Лида, она по крайней мере настаивала, что б ее отчество оставалось только на документах о приеме на работу, его бессменный секретарь, вот уже четыре года, заботливо варила каждое утро к его приходу отвратительный жидкий кофе с кисловатым привкусом. Обычно, поблагодарив за внимание, он тайком выливал пойло в один из горшков с ветвистыми фикусами, расставленными ей же в кабинете, но сейчас, сероватая жижа пришлась как нельзя кстати, чая он так и не выпил. Впрочем, неумение варить кофе, было единственным недостатком этого необычайно ценного сотрудника. Он улыбнулся мысли о том, что проводя собеседование, казалось, уже целую вечность назад, обратил внимание не на формы и размеры соискательницы, а на ее резюме. Девятилетний опыт работы в МГУ лаборантом, наличие высшего экономического образования и потрясающее внимание к мелочам, делали ее не просто секретарем, а его руками, ногами , ушами, и Бог знает еще какими частями бренного тела. Придя в офис, он точно знал, что с края от факса лежат важные бумаги, обязательные к рассмотрению, на тумбе – долгосрочные, терпящие несколько дней, а под преспапье, ровно по середине, список всякой ерунды, принятой или отклоненной самой его «тенью» и завизированные ее же умелой рукой, точной копией его подписи. Это был еще один талант Лидии Сергеевны, отличить подписи смогли бы разве что криминалисты, и то сильно потрудившись.
День предстоял тяжелый и насыщенный: встреча с новыми поставщиками, осмотр площадей, преполагаемо пригодных для аренды, визит в «царскую» цитадель на ковер и, наконец, в Питер, на конференцию. Еще неплохо было бы поговорить с экс-супругой, у близнецов скоро каникулы, желательно при этом не нарваться на старую грымзу. Мысль о теще, сразу вызвала в памяти образ Раневской, в роли Ляли в фильме «Подкидыш». Не с кем несравнимая, своенравная стерва, способная разорвать в клочья самую крепкую нервную систему!
Рука потянулась к селектору.
– Лидочка! Позвоните Наталье Сергеевне, договоритесь о встрече, скажите, что я готов на все условия, да, и закажите столик в «ACCENTI», на 15 часов. Не забудьте ей об этом сообщить!

Наташа, весьма привлекательная молодая женщина, отнюдь не лишенная интеллекта, но совершенно безвольная, выполняющая все команды своей маман, как дрессированная мартышка. Они поженились будучи знакомы две недели, наспор! Что погорячились, он понял сразу, только познакомившись с семьей новоиспеченной супруги. Грозный гениралисимус всея коммуналки, завуч по учебной части среденй общеобразовательной школы № 5 города Электросталь, при первой же встрече, вместо здрасте, вмазала вопросом: «Что, женилка выросла? На что жить собрались?». И это, пожалуй, было лучшее из того, что он тогда услышал. И то можно бы было пережить, если бы после рождения близнецов, как всегда, не спросив ни чьего мнения, заботливая теща не переехала к ним со всем скарбом, «помогать дочери ростить детей»! Сдав жилье в родном городе в наем (что б не быть никчемной содержанткой), она развернулась в полную мощь своей неутомимой натуры. Дом превратился в зону военных действий. Сделать что-то, что устраивало этого человека, было просто не реально по определению. На каждое возражение она хваталась за недюжинно здоровое сердце, и закатывая глаза орала на весь дом : «Вызовите скорую! Ну же, или вы специально ждете, что б я успела помереть!». Станиславский бы подавился со смеху, но его жена, сломя голову неслась за волокардином. Затем следовали беседы о том, что маму надо беречь, что она отдает детям и внукам остатки сил и здоровья. Укоризненные взгляды, упреки, обиды… Через год он первый раз не пришел ночевать домой, через 3 – подал на развод.
***

Документы о заседаниях Совета директоров, заключение ревизионной комиссии, бухгалтерский баланс, счет прибылей и убытков. Голова гудела как церковный колокол, никак не получалось собраться. Крутило живот, не отпускало неприятное ощущение тревоги. Что-то должно произойти…, что? Прокрутив события последних дней, и не найдя ничего предвещающего беду, он списал свое состояние на недостаток отдыха и сдаюшие от напряжения нервы. Да еще эти сны и странные воспоминания, приближающиеся к глюцинациям.
10-35, пора ехать в Подольск, там ждут «великие дела»!
***
Из магнитолы пела Леди Гага, в глаза светило солнце, на перегруженных Московских улочках гудели и пыхтели автомобили. Софийская набережная, Балчуг, Ордынка, Люсиновская…., только бы не заснуть. Варщавское шоссе, все, теперь по прямой…
В этом году весна случилась быстрой, буквально в один день. Город покрылся нежной полупрозрачной зеленью, уже значительно припекало, но люди по привычке все еще не могли скинуть теплую одежду. Рожденный в мае, всю жизнь будет маиться, хорошо, что он родился не в мае… , и почему так говорят? Столица готовилась к праздникам, наряжаясь разноцветными флагами, но ощущения подъема или возбуждения, почему-то, никакого не было.
Раньше все было по-другому. Готовясь к демонстрации они с матерью за несколько дней начинали делать огромные цветы из проволоки и разноцветной гафрированной бумаги, закупали продукты для салатов, приезжали родственники. Только же ночей подряд он ложился спать в предвкушении того, как будет поднят отцом на могучие плечи, дежа в руках бутофорские гвоздики с привязанными к ним воздушными шарами, которые потом, под многократное «ура», отпустит в небо….
Дорога плыла вперед с крейсерской скоростью, влившись в монотонный поток, он погрузился в воспоминания.
Удар был глухим, машина будто вздрогнула, он вжал тормоз в пол, чуть крутануло… Вспышка, перед глазами взлетел фонтан солнечных брызг, в тот же миг лобовое стекло пошло мелкой паутиной трещин. Воздух вокруг стал вязким, звуки протяжными и гудящими, будто кто-то кричит в водосточную трубу….
– Человека сбили, вызовите кто-нибудь скорую!
– Да какая тут, к лешему, скорая…, милицию надо, скорая тут ничем уже не поможет, видишь, не дышит она! Надо бы конечно пульс, для отвода глаз, пощупать, да итак все понятно …
– Батюшки святы! Так это ж наша «Городская Сумасшедшая»! Все бегала, бегала, искала кого-то, ждала на остановке по два часа, нарядится и стоит, как истукан, потом бредет понурая… Ее детвора, Ассоль, прозвала, вот ребенку ее от местной шпаны за мать ненормальную достается, а теперь и вовсе детдом!
– С чего детдом-то? У него дед есть, дочь почитай один ростил и внука выростит…
– А девка-то и впрямь того была, не от Бога, одни зенки чаго стоять, глянь, с ободом, как у кошки. «Ассоль»! Шутка ли…, вот и дождалась своего капитана, «на всех парусах»!
Ноги не гнулись, продираясь сквозь ватную пустоту, он медленно опустился на колени, что-то оборвавшееся внутри плавно вытекало из сознания. Ворох скрученных тугими жгутами золотых волос, как насмешка над самой жизнью, игрушечными лучами покрывал серый асфальт, как небесное светило, вышедшее сквозь грозовее небо. Тонкие изящные руки, шрам на большом пальце, он сейчас вспомнил, полученный в детстве от укуса собаки…, внимательные, даже сейчас, а может сейчас особенно, черные, переливчатые словно бездонный болотный омут глаза. Прижимая ее к своему плечу, укачивая, как засыпающего ребенка, чуть поглаживая приоткрытые в полу-улыбке губы, он тихо бормотал : «ве будет хорошо, вот, увидишь, все будит хорошо…, я нашел тебя, теперь все будит хорошо…» Но почему же так больно, почему при каждом вдохе кипятком обжигает легкие! Почему же он раньше не понял, что должен был искать! Почему пытался понять разумом Божий дар, не смог, или не захотел поверить в самое ее существование… А она знала, ждала…, она искала ЕГО! Она звала, желала так сильно, что он слышал этот зов наяву, но не шел на него! Все вокруг вдруг стало неважно, незначительно, стерлось и померкло, и только «алые паруса» растекались вокруг них липкой лужей навсегда остывающей крови в последнем биении, покидающей ту, что еще недавно была его полуночным навождением…..

За стихотворение голосовали: : 4 ; Фдуч: 3 ; v2810475: 5 ; ястреб: 5 ; vladim.sahutin2012: 5 ; solncedar: 5 ;