Душистые цветы акации

ДУШИСТЫЕ ЦВЕТЫ АКАЦИИ

Весна.
В парке недалеко от реки на лавочке сидит крепкий ещё с виду старик. Лет, похоже, за восемьдесят. Вдоль берега раскустилась молодая поросль дикорастущего тальника. Распускает уже кое-где невероятно-душистые цветы акация.
Сидит старик смотрит на весеннюю прибывающую мутную воду в реке – думает. И так ему видно хорошо пригревшись на солнышке, что склонился он головой на спинку лавочки. Тишина.
Неожиданно на соседнюю лавочку прибежали ребята. – Мальчик и девочка, лет по шестнадцать. Смеются, о школе разговаривают. Девочка всё суетится. – Смешная такая с веснушками на щеках, а реснички уже подкрашивает – модничает, и учебники уже носит не в портфеле как положено, а в кожаной сумочке с замками: «Ну, чего ты меня, Ромка, с пятого урока уговорил уйти? Конец девятого класса, вот Зоя Ильинична проверит списки присутствующих, а нас не было на физике, нехорошо это, Ромка, пользуешься тем, что я люблю тебя, а мне за это от мамы уже несколько раз попадало…»
Ромка, высокого роста, худощавый, голубоглазый, светловолосый, симпатичный мальчишка покатился со смеху: «В девятом классе и от мамы попадает, ну вы, Погодины, точно неандертальцы дикие!
Слушай, Наташа, а нас всех мальчишек девятиклассников на пятидневку призывают, в девятом-то классе экзамены не сдаём вот и поедем мы на пять дней на военных машинах Газ - 66 во главе с нашим военруком за сто километров в лес к реке. Там наша противовоздушная ракетная часть стоит. Жить будем в палатках, принимать пищу вместе с настоящими солдатами, кросс бегать, подтягиваться на перекладине, разбирать и собирать автомат «Калашникова», на стрельбище будем в специальную зону ездить стрелять по мишеням за сто метров – одиночным и очередью, а вечерами смотр художественной самодеятельности, будем играть на гитарах, баяне и петь в микрофон. У солдат там вся аппаратура налажена».
Наташа вздохнула: «Знаю я, Ромка, что на пять дней всех мальчишек увезут на военные сборы. А как же, я? Я же без тебя, Ромка, ни дня, ни часа прожить не могу! Я так люблю тебя, милый мой, Ромка, а вдруг тебя там убьют на этих стрельбищах, стрелять-то будете боевыми патронами. Нет, я эти пять дней без тебя не проживу, я умру, точно умру».
Ромка улыбнулся: «И я тебя очень люблю, Наташа, вот с настоящей армии приеду, и поженимся, а пять дней, они же быстро пролетят, не заметишь, я письма тебе буду писать.
Вот ты сказала, что меня убьют, а я про нашего Олега Турапина вспомнил. Знаешь, Наташа, какой он трус? Он хочет за день до сборов каких-то таблеток наглотаться. – Ночью ему станет плохо, бабушка его вызовет врача и будут врачи промывать нашего Турапина, дадут ему справку, вот он и останется дома». Наташа нахмурилась: «Нужно срочно сказать его бабушке и нашей классной руководительнице! Нельзя тянуть, Ромка!»
Ромка пожал плечами: «Турапин уже три дня в школу не ходит, живёт на дачах у знакомых, а после завтра нам уезжать, он хитрый, сказал нам, что если кто проговорится, и его будут искать, то он повесится на даче и в записке оставленной дома в укромном местечке напишет, что это мы его повесили. Да и хватит об этой гниде говорить. Мне, Наташа, вот волосы свои жалко, сегодня сказали всем под ноль подстричься, а у нашего Витьки Ростовского, уши как лопухи, на грибы грузди похожие, он их под волосами прячет, а что теперь будет делать, ой, жалко Витьку засмеют его в школе». Наташа серьёзно взглянула на Ромку: «Увижу или услышу, что кто-то Витьку дразнит или смеётся, сама по щекам при всех отхлещу, нечего таким рты открывать, пусть лучше на себя в зеркало посмотрятся…»
Слушая невольно разговор молодых людей, старик встал с лавки и подошёл к Ромке с Наташей: «Игорь Петрович моё имя. Бывший участник ВОВ, о делах фронтовых рассказывать не могу, кровь, смерть… вот она – война, сынки, а Турапин ваш предатель, он бы точно полицаем бы на войне у фашистов служил, но вы меня простите, зря я видно так резковато на этого труса.
Я о любви с вами хотел бы поговорить, можно?» Ромка посмотрел на часы: «Мне через час подстригаться нужно идти, да Вы присаживайтесь, дедушка». Наташа улыбнулась: «Вы с нами подростками и о любви говорить, очень интересно, а ты, Ромка, ещё целый час можешь тут прохлаждаться, а потом иди, подстригайся да вечером за мной заходи, посмотрю я на тебя, какой ты без волос».
Игорь Петрович присел рядом с ребятами: «Да, именно о любви! Любите, значит, молодёжь, друг друга?!! Это хорошо. Любите, да любите так – чтоб друг за дружку – горой! Я ведь тоже, понятно, не всегда старым-то был.
Вот на этом самом месте, только лавки тогда были другие массивные такие с орнаментом, я и прощался со своей Клавдией – женой своей. На фронт меня призвали в 1942 году. Любила меня Клавдия очень нежной любовью, и я Клавдию очень любил, двое уж деток у нас суп с кашей ели. Работал я тогда на машиностроительном заводе. Выпускали мы нефтяные качалки для нефтепромыслов. Работал токарем по шестому разряду! И это в мои-то двадцать шесть годков. – Токарь - универсал. Учителя были хорошие! Сколько я ходил с заявлением к начальству, не отпускали на фронт и всё. Сменщика подучил, мастеровой парнишка нашёлся, по четвёртому разряду уж работал. Стыдно мне было даже радио слушать, ребятки. – Там наши войска отступили, там пошли в наступление. Шёл на работу с опущенными глазами, вроде я белый билет себе заимел. Ну и не выдержал я, напился один раз в «поплавке» это кафе тогда на барже за мостом стояло и иду по берегу, фуражку на глаза натянул, шатаюсь в разные стороны. Вдруг сзади кто-то меня по плечу похлопывает, оглянулся – сам начальник цеха.
С какого говорит, горя пьёшь, Петрович, что «стыд тебя заел, что ты токарь – универсал, что фронту нашему, братишкам солдатикам без таких профессионалов как ты туго воевать будет? Да, ты тут на заводе – один целого взвода, может, стоишь!» Посмотрел он в мои пьяные глаза и говорит: «А Клавдии, что скажешь? У вас же двое малых детей…» Обнял я тогда начальника своего: «Отпускаете, говорю». Он только рукой махнул.
Ромка привстал: «Вы, дедушка, вроде про любовь хотели нам рассказать, а сами о жизни своей рассказываете, у меня полчаса осталось, я не могу физрука подводить, он нас подстригаться группой поведёт». Наташа привстала: «Как ты можешь, Ромка, человек пожилой нам о жизни свой рассказать решил, он книг, учти, – не пишет, или тебе не интересно, тогда иди, стриги свой чуб».
Игорь Петрович закашлялся: «Человеку идти нужно, вы только из-за меня старика не поругайтесь, прошу вас.
Ну, пришёл я домой всё рассказал жене. Клавдия в слёзы. Кричит, что убьют меня, она и сон вроде накануне плохой видела. А я ей говорю, убьют, значит, такова моя доля, но за землю свою за реки свои, поля, небо – я не выгонять фашистов не имею душевного и материнского права. Убьют – убьют за вас, мои любимые, за Родину мою!!!
В 1942 году в мае увезли нас необученных в товарных вагонах. Всю войну прошёл и ни одной царапины. Сам порой удивляюсь. Вот, к примеру, рушится разбомбленный дом, падает на нас огромная стена. Из пятидесяти человек я один цел и невредим. Раненых ещё помогал вытаскивать. Пули свистят рядом, а в меня не попадают. До Берлина дошёл! Логово зверя брали с ребятами, а ребята наши к тому времени такие вояки были! – Ураган! Всё сметали на своём пути.
Ромка поперхнулся: «А Вы кем воевали, дедушка?»
«Пехотинец я. Пехота. Эх, помню, наши как дадут «Катюшами» получасовую артподготовку по фашистам и пошла наша пехота в атаку. А там уж после артподготовки, пехоте почти и делать-то нечего – всё разбомблено, фашисты бегут из горящих танков прыгают, а мы их щёлкаем из винтовок да автоматов, многих в плен брали».

Демобилизовался в сентябре.
Подхожу чуть не плача к своему дому, Клавдии с детьми нет, соседи в слёзы, что вернулся живой. Я первым делом спрашиваю: «Где мои?» А они смеются – в баню говорят твоя Клавдия деток повела. Ну, думаю, Слава Богу! Тут из песочницы ребятишки набежали медали мои да ордена рассматривают, просят: «Дядя, дай медальку, дай медальку…» Снял я четыре своих медали и повесил каждому мальчишке на рубашку. Ох, они довольные такие были! Да разве тогда о медалях мы думали? Что живы, остались, что руки ноги целы, что дома не разбиты и родные в порядке. – Вот о чём думали. А медали после окончания проклятой войны многие вернувшиеся с передовых фронтов солдаты детям для игр в «войну» отдавали.
Смотрю, идёт моя голубушка! Одного младшенького на руке несёт, в шаль завернула, а дочка в тёплой кофточке рядом бежит, как закричит на весь двор: «Папка, папка с войны в сапогах пришёл!» Отдала Клавдия сынишку соседке подержать, а сама идёт ко мне и качается, ну я мигом к ней: «Что случилось, Клава? Целую её, она чуть отошла от шока и меня зацеловала. Только в эти счастливые минуты, ребята, я и она поняли, что такое ЛЮБОВЬ! И нет тут никакого секрета. Прониклись мы друг другом. Оказывается любовь – это когда два человека – как один организм становятся! Не будет одного – не станет и второго. Любовь, ребята, это, прежде всего труд, это самовоспитание, это во всём уважение любящего человека, это огромная выдержка и красивые слова. Вот тогда слово «любовь» трансформируется и переходит в другое качество. – Качество слияния двух сердец.
Вот и всё, что я хотел Вам сказать. Одного я прошу сейчас у Бога, чтоб умереть вперёд Клавдии, а она просит Всевышнего, чтоб забрал в мир иной первой её. Не сможем мы друг без друга. Если Клавдия ни дай Бог уйдёт вперёд меня, и я через неделю от тоски умру. А вы берегите себя. Берегите если любите, а если это у вас так баловство по молодости лет – разойдётесь вы в разные стороны. Простите уж меня старика за прямоту. Я – как на фронте – всё что есть, говорю и делаю.
Наташа опустила голову: «Да, серьёзная оказывается система – эта жизнь. А Вы приходите к нам в школу в наш класс расскажите всё, что нам сегодня рассказали, всем будет интересно! Хорошо, Игорь Петрович!!!
Игорь Петрович покачал утвердительно головой: «Живы будем – не помрём».

ЮРИЙ ХРУЩЁВ