Глава VI. И жизнь

Холодное, одеревенелое, тёмное утро лило и лило ливнем, когда врач озлобленно толкнул двери секционного зала. Студенты в сияющих белых халатах и колпаках с любопытством обернулись на него: вымокшего, в грязных ботинках, расплескавших кругом лужу слякоти.
– Угу, – прищурился анатом и быстро вышел.
Через мгновение он снова явился в дверях, но уже в строгом галстуке и свежем халате, приминая ладонью сырые волосы. Студенты поднялись поприветствовать преподавателя, «коллеги» произнёс он в ответ и стал у окна.
– Танатология, – начал он. – Наука об увядании. Доподлинно смерть – часовой механизм ювелирной работы. Каждую из хрупких его деталей описывал великий Шор. Ба! – выпалил вдруг анатом, оглядев присутствующих поверх очков. – Да я погляжу, здесь нет ни одного юноши.
Тихий шелест улыбок пронёсся по залу.
– Недаром наш институт основывался как женский, – улыбнулся в ответ врач. – А раз так, не стану омрачать ваши головы рассказами о смерти, а расскажу вам – про розу! – с этими словами он выхватил из вазы на окне бордовую розу и бросил её на секционный стол, поверх трупа.
– Вы, – обратился он к одной из учениц, – скажите, каков цветок на ощупь?
– Как лёд.
– Algor mortis. Трупное охлаждение, – пояснил преподаватель, – явный признак того, что маятник увядания запущен. Иными словами, цветок... сорван. Теперь Вы, доктор, согните стебель. Чего и следовало ожидать, он – сломался: вместе с дыханием жизни стебель покинула эластичность. Это rigor mortis. Трупное окоченение. Я понятно излагаю, коллеги?
Студенты охотно закивали головами. В этот момент что-то жгучее попало ему на пальцы, и врач поспешил вымыть руки.
– Кто знает, – продолжил он, возвращаясь к столу, – что такое livor mortis?
– Трупные пятна.
– Простите.
Жгучая боль усилилась. Тщательно осмотрев руку на свет, он вновь стал тереть её под струей воды, но ни холодной воды, ни горячей кисть не ощущала. Пальцы не слушались. На побледневшей коже прямо под потоком воды расползалось лиловое пятно. Анатом отдёрнул руку и судорожно спрятал в карман.
– Через сутки, – произнёс он с усилием – начинается гниение.
– Громче!
Анатом откашлялся и на ватных ногах побрёл через зал к студентам:
– Ядовитые продукты разложения, – силясь выбросить из головы тревожные мысли, он вновь принялся за сравнения, – в виде жидкостей и газов отслаивают кожу, образуя зловонные, хрустящие пузыри в лепестках розы. Вместе с тем наиболее нежные её структуры, бутоны глаз, колонизируются яйцами мух. Личинки обгладывают розу до костей за два месяца. Взрослую. Маленькую розочку – за две недели.
Упершись в секционный стол, оратор замер в ужасе:
– Кто?! – заорал он, чуть только возобладав над собой, – кто сунул розу в руку трупа?!
Студенты недоумённо переглянулись:
– Вы.
Не веря своим ушам, анатом схватил злополучный цветок и швырнул в окно, но не попал. С тяжёлым плеском и вязким скольжением он стукнулся об пол, обрызгав кафель бурой жижей.
И миг странного, демонического спокойствия коснулся врача. С трудом он вытянул из кармана разбухшую безжизненную руку, но никто не понял, почему, глядя на неё, он улыбался.
Без лишних слов он приблизился к ученице, задремавшей в дальнем углу зала, и, склонившись к её уху, прошептал:
– Вы вообще слышали, что мы обсуждали?
– Смерть? – промямлила девушка.
– И жизнь! – торжественно вскричал анатом, раскинув руки. – И жизнь. И её чудовищную, многоликую гримасу.

За стихотворение голосовали: maarv: 5 ; : 5 ;