Антон Игнатов

БЕЗДНОВАТЫЙ

Может быть, чей-то Бог, просмотрев мою Жизнь,
начал гнуть свою линию криво.
Значит, вновь неслучайно с тобой не нашлись…
“Пусть он пишет, а то некрасиво…
ручку в латекс засовывать – вдруг заразит.
Будешь выть про казармы/палаты.
От него Безнадёгой и плесенью Ямы сквозит.
Всем распятие!!! Он Бездноватый!!!
Ведьмачком бродит по лесу в узком пальто,
лупит в пни, как дикарь в барабаны.
В Этом мире он родинка, струпик, никто!
А в Загробном, наглец, строит планы.
Рядом трётся злой Пёс, на плече Василиск.
Дома круче – Сатир и грифоны…
Ему тридцать четыре! В башке – Otto Dix,
дарит Немцу предсмертные стоны.
Я, признаюсь, таких бы вообще усыплял…
Из гуманности. Правда, коллеги?’’
Божий хор соглашался. Как благословлял…
…Так в маршрутках звучат обереги.

ПОДЫХАЮ... ЛЮБЛЮ...ИНФИЦИРОВАН

Отравил мою кровь своим семенем.
Образ твой в мои сны спроецирован.
Моя жизнь ограниченна временем…
Подыхаю… Люблю… Инфицирован…
И течёт в вены пойло из капельниц…
Ржавой койки алтарь, без сомнения,
Служит смерти. Она из предательниц,
Сплюнув в марлю, плетёт исцеление.
И бормочет старушечьим голосом,
Что-то слишком уж злое, невнятное.
Я ж ползу к тебе ящером, полозом
Через марево снов препаратное.
Между прутьев щемлю свою голову.
След улиточный – брезгую утками.
В едкой хлорке и мыле карболовом
Запах твой уловим промежутками.
Себя вижу угрём забинтованным,
Доктор дымкой клубится, шевелится,
Говорит тихо, как с дрессированным,
И советует, бл*дь, “мне довериться”.
Я хриплю о своей одержимости…
О синдроме отнятия семени…
Бьюсь горохом о стены брезгливости,
Что мутят тошнотой бледной зелени…
Страх фатальности, необратимости –
Молоточком врачебным по темени…

Подыхаю... Люблю… Изолирован
В казематах больничного времени.

НЕБО В ЛУЖЕ ПОДКРАВШЕЙСЯ ОСЕНИ

Что, Родной мой, с тобою здесь ищем мы?
В серых лужах подкравшейся осени
Видят небо, но нам – слёзы нищего
С колтунами свалявшейся проседи
В них мерещатся... Листья опавшие,
Точно след похоронной процессии.
Бродим под руку молча, уставшие
От припадков привычной агрессии.
К горлу тянется дымкой молчание,
Мы в хандре пенсионного возраста.
Каждый шаг – отголосок прощания
На костях жёлто-бурого хвороста.
В этом городе все наши призраки,
Полупьяных свиданий свидетели.
Так зачем культивировать признаки
Непривычной для нас добродетели,
Если прокляты грязью любовники
И распяты на флагах признания?..
Мой родной, мы с тобой уголовники!
По Закону – нам плеть Порицания,
В лучшем случае, если не дёргаться
И молчать, и давиться ухмылками.
На петле мракобесия вздёрнуться
Остаётся. Себя смыть обмылками,
От покойников свежих оставшихся,
Да улечься под разными плитами.
Осуждать моралистов зажравшихся
Можем только губами разбитыми…

…Вряд ли Осень другую осмелимся
Мы прожить, спрятав горечь в поэзию.
Приезжай, выпьем рома, разденемся
…И протянем друг другу по лезвию.

НЕ С ТЕМИ

В моих мигренях понимание – не с теми
Кромсалась грудь разделочным ножом.
Делил по-разному, а если по системе –
До неприличия был слаб и обнажён.

До непринятия был свят, до отрицанья
Ревел козлом при мысли, что кормил
Всю жизнь не тех, кто одобрял скитанья
…Никчёмного ”Поэта от могил”.

Обиды нет, лишь привкус злой утраты
Своей самодостаточности … Бред!..
В моих мигренях – чавкают “кастраты”
И кривят губки с видом приверед.

…Пусты тарелки. Вдребезги скрижали,
Где каждой Смерти – личный пьедестал.
Но у гробов моих, так повелось, рыдали
Совсем не те, по ком бы я рыдал.

ВОСЕМЬ БУКВ

Прикасайся ко мне, но в перчатках,
Выскребай все признанья ножом.
Сеток панцирных след на лопатках.
На груди восемь букв – ПРОКАЖЁН.
За спиной цвет на маковом поле,
Срок больничный за всё, что посмел.
На руке пять зарубок – “Доколе?!”
Не стыжусь… Заживал и взрослел.
На плечах снегом светится “перхоть”,
Личный пепел сожжённых мостов.
Тебе страшно, признайся себе хоть.
В распаляющих плясках хлыстов
Я кружусь, как мистический дервиш,
Среди мёртвых разрубленных тел.

Ты так нож неуверенно держишь…
А ещё без перчаток хотел.

БЫВАЕТ

Я понял всё. Хватит! И больше ни слова.
Оскалься собакой на связь между нами.
Ты дышишь симфонией брачного зова
И пахнешь дорогой. Шлифуй сапогами
Тропу полноценных. Желаю не спиться.
Конфликт очевиден, но ты наслаждайся.
Мне так мало надо – быстрее отмыться
От выходок шлюхи, от слов “не кусайся”,
От пальцев твоих, раздирающих спину,
Пришпоренных чувств, ожидания чуда,
Восторженных планов про общую зиму,
От чуждого (как бы) содомского блуда
И… робких движений за утренним чаем
На, стынущей в осени, маленькой кухне…
…Давай я поверю – ты был невменяем,
А губы твои с непривычки распухли.

БЕЗЫГОЛЬНО

Видимо – не обострилось…
Мне недостаточно больно.
Месяцев шесть не гноилось.
Пресно всё так, безыгольно…
Тихо… До одури, страшно…
Вдруг, уже больно не будет?
Стал ни черствее, ни старше –
Тем, от Кого не убудет…
Меньше смеюсь – улыбаюсь,
Молча… с коростой загадки.
Есть один, нравится, каюсь.
Но… отправляю в закладки.
Не проявляюсь, бесстрастен.
Дом, сигареты, спиртное…
Просто к Любви непричастен.
Сердце болотно-лесное…

…Видимо – Бог под защиту
Взял, как зародыша матка.
Криво пишу, нарочито
И… по-ноябрьски кратко.

ОТРАБОТКА

Это То, что тебя заставляет ”стрелять”,
А меня, к сожалению, Жить…
Отработка. Чего уж. Раз мог убивать,
Значит должен уметь хоронить.
Раздавать сбережения “гробовщикам”,
Обвенчаться янтарным “винтом”,
Улыбнуться, свихнуться, сказать ”по рукам!”,
Примириться с Космическим льдом
Здравомыслия... Выкормить дружбу Виной.
…Так Любили, что влезли в долги
Перед Вечным законом… Я сбит кривизной
Его линий… Я стёр сапоги.
И на морде – усталость замшелого пня…

От предчувствия Смерти в обед
До вечерних ”поминок” так МНОГО меня,
А тебя (горько вдуматься) – НЕТ.

ПОСТРОИМ ДОРОГУ. ЗАЧЕМ НАМ МОСТЫ

Построим дорогу. Зачем нам мосты?
Их многие жгли и ни с чем уходили,
Флажки выдирали, вбивали кресты,
По-пьяни гнусавили слово “любили”.
Порою, мне думалось, люди просты –
Меняют пристрастия вроде перчаток,
Бегут от несвойственной им пустоты,
Минуя поля самодельных взрывчаток…

Взрывались. Уверен. Я жил среди них.
Ценил за улыбки, отзывчивость кожи…
И каждый второй называл меня “псих”,
И злился на правду, и был осторожен.

Печально… К истерикам Голых царей,
Так много написано трепетных писем…
Я выбрал – подохнуть в рядах дикарей,
Чем тихо сознаться, что снова зависим
От фразы “Ты нужен мне”. Этот приём
Давно опротивел. Я несколько жизней
Прожил под прицелом. Не буду о нём –
Хватило красавцев, фанатов и слизней.

Построим дорогу? Вот только тебе
Не нужно и части моих откровений –
Всё ясно по фразам, сужу по себе.
Я очень устал от “своих объяснений”…
Не надо расспрашивать. Это был шанс
В себе покопаться и выбросить мусор.
А если быть честным – я думал о нас,
Царапая шрамы привычных укусов.

КУКЛОВОД

Ты остался со мною на больше, чем мог.
Я тебе благодарен за это, ведь знаешь –
Как мне спутывал мысли трезвеющий Бог,
Постоянно твердя, что ты снова лукавишь
И пытаешься выкрикнуть мне – Удавись
На верёвках своих, Кукловод еб\анутый!
Моя правда – Изнанка, в неё погрузись
И попробуй вернуться… Одною минутой
Я всёгда перечёркивал несколько лет,
Резал кожу словами и жёг оправданьем.
Я затянут признаньями в тесный корсет,
Мои рёбра трещат так созвучно рыданьям
Всех уснувших на лестнице. Этот подъезд
Стал приютом для них и моею каморкой,
Где собрал много кукол. И моль жадно ест
Их обноски, что вышил кривою иголкой,
Придавая торжественность мёртвым телам.
Как легко заиграться, считая попытки…
До сих пор многих кукол ревную к ножам,
И к своим же рукам, прикрепляющим нитки.

ЕСЛИ РЕЗКО СТАТЬ ЧЕСТНЫМ, ТО

Если резко стать честным, то:
Целоваться открыто с парнями,
Фильтровать себя сквозь решето
чужих версий, Цвести синяками,
Не удерживать чувства, Мечтать,
Ковырять пальцем стены до дыр,
Сухарями драть горло, Швырять
плесневелый заветренный сыр
на столы местечковых повес,
Беспристрастно оценивать звук
криминальных застеночных пьес,
Вырезать фразу “ты мне не друг”
на руках… и, поправив манжет,
вносить холод “позволь, я уйду”,
Курить больше, чем есть, сигарет,
Думать – “вряд ли кого-то найду”,
С ног валиться от голода и
вновь подыскивать где-то приют.
Дурень, хочешь вписаться – солги!
Станешь честным – камнями забьют.

ТАКИМ И ЗАПОМНИШСЯ

Дома трогал озябшими пальцами,
Суетился с немытыми кружками.
Называл, почему-то, всех зайцами.
Я, спросонья, подёргивал ушками
И курил жадно в утро московское,
Выдыхал из себя – душу в облачко.
А в тебе было что-то отцовское,
Рюмка водки да хлебная корочка.
Что-то брошенное и оставленное
На съеденье своим диким гениям.
Только яблочко-то отравленное –
Всё сломалось с моим появлением:
Оживлённость, надежда и прочее,
Что задержит стакан алкоголика.
В моей фразе ты ждал многоточие,
Убирал рюмки с липкого столика.
Горе сделало тихим и вкрадчивым.
Я подумал – убью, если дёрнешься.
Ты стал чем-то ужасно навязчивым.
К сожаленью, таким и запомнишься.

За стихотворение голосовали: Ingmar Dawigadow: 5 ; Mary March: 5 ; evridika: 5 ; incognita: 5 ; romni1714: 5 ; mmoshenkov: 5 ; Vladimir Matveev: 5 ; nightcat: 5 ; expert ac: 3 ;