Автор: Классика_
Рейтинг автора: 61
Рейтинг критика: 268
Дата публикации - 13.07.2016 - 21:04
Другие стихотворения автора
Рейтинг 4.3
| Дата: 06.07.2016 - 22:42
Рейтинг 5
| Дата: 29.09.2013 - 00:11
Рейтинг 5
| Дата: 07.09.2013 - 21:08
Рейтинг 5
| Дата: 15.01.2015 - 18:06
Рейтинг 5
| Дата: 04.10.2013 - 14:53
Рейтинг 4.9
| Дата: 30.01.2014 - 18:43
Рейтинг 5
| Дата: 22.11.2013 - 23:32
Рейтинг 5
| Дата: 01.02.2014 - 18:01
Рейтинг 5
| Дата: 06.02.2014 - 22:48
Рейтинг 5
| Дата: 14.07.2021 - 15:52
Поиск по сайту
на сайте: в интернете:

Валентин Катаев

Валентин Петрович Катаев (годы жизни – 28.01.1897 – 12.04.1986), русский писатель и поэт, драматург, журналист, киносценарист, ученик Ивана Бунина. Рекомендую книгу В. Катаева "Алмазный мой венец".


СУГРОБЫ

Ах, какие сугробы
За окном намело!
Стало в комнатах тихо,
И темно, и тепло.

Я люблю этот снежный,
Этот вечный покой,
Темноватый и нежный,
Голубой-голубой.

И стоит над сугробом
Под окном тишина…
Если так же за гробом
Мне и смерть не страшна.



БЕСПРИДАННИЦА

Когда, печальна и бела,
Она плыла перед кулисой,
Не знаю, кем она была
Сама собой или Ларисой.

Над старой русскою рекой
Она у рампы умирала
И ослабевшею рукой
Нам поцелуи посылала.

Пока разбитая душа
Еще с беспамятством боролась:
"Я всех люблю вас", - чуть дыша,
Нам повторял хрустальный голос.

Как одержимые, в райке
Стонали нищие студенты,
И в остывающей руке
Дрожали палевые ленты.

Не знаю, силою какой
Она таинственной владела.
Она была моей душой,
Впервые покидавшей тело.

Она была моей сестрой,
Она ко мне тянула руки,
Она была Судьбой и Той,
С которой я всю жизнь в разлуке.



ИЮЛЬ

Над морем облака встают, как глыбы мела,
А гребни волн - в мигающем огне.
Люблю скользить стремительно и смело
Наперерез сверкающей волне.

Прохладная струя охватывает тело,
Щекочет грудь и хлещет по спине,
И солнце шею жжет, но любо мне,
Что кожа на плечах, как бронза, загорела.

А дома - крепкий чай, раскрытая тетрадь,
Где вяло начата небрежная страница.
Когда же первая в окне мелькнет зарница,
А в небе месяца сургучная печать,
Я вновь пойду к обрывам помечтать
И посмотреть, как море фосфорится.



СТРАХ

Глухая степь. Далекий лай собак.
Весь небосклон пропитан лунным светом.
И в серебре небес заброшенный ветряк
Стоит зловещим силуэтом.

Бесшумно тень моя по лопухам скользит
И неотступно гонится за мною.
Вокруг сверчков хрустальный хор звенит,
Жнивье сияет под росою.

В душе растет немая скорбь и жуть.
В лучах луны вся степь белее снега.
До боли страшно мне. О, если б как-нибудь
Скорей добраться до ночлега!



ЗВЕЗДЫ

В хрустальных нитях гололедицы
Садов мерцающий наряд.
Семь ярких звезд Большой Медведицы
На черном бархате горят.

Тиха, безлунна ночь морозная,
Но так торжественно ясна,
Как будто эта бездна звездная
Лучами звезд напоена.

На крышах снег, как фосфор, светится,
А на деревьях хрустали
Зажгла полночная Медведица,
И свет струится от земли.

Лицо, как жар, горит от холода,
Просторно, радостно в груди,
Что все вокруг светло и молодо.
Что столько счастья впереди!

В хрустальных нитях гололедицы
Средь оснеженных ив и верб,
Семь ярких звезд Большой Медведицы -
На черном бархате, как герб,



КРЕЙСЕР

Цвела над морем даль сиреневая,
А за морем таился мрак,
Стальным винтом пучину вспенивая,
Он тяжко обогнул маяк.

Чернея контурами башенными,
Проплыл, как призрак, над водой,
С бортами, насеро закрашенными.
Стальной. Спокойный. Боевой.

И были сумерки мистическими,
Когда прожектор в темноте
Кругами шарил электрическими
По черно-стеклянной воде.

И длилась ночь, пальбой встревоженная,
Завороженная тоской,
Холодным ветром замороженная
Над гулкой тишью городской.

Цвела наутро даль сиреневая,
Когда вошел в наш сонный порт
Подбитый крейсер, волны вспенивая,
Слегка склонясь на левый борт.



В АПРЕЛЕ

В апреле сумерки тревожны и чутки
Над бледными, цветущими садами,
Летят с ветвей на плечи лепестки,
Шуршит трава чуть слышно под ногами.

С вокзала ль долетит рассеянный свисток,
Пройдет ли человек, собака ли залает,
Малейший шум, малейший ветерок
Меня томит, волнует и пугает.

И к морю я иду. Но моря нет. Залив,
Безветрием зеркальным обесцвечен,
Застыл, под берегом купальни отразив,
И звезды ночь зажгла на синеве, как свечи.

А дома - чай и добровольный плен.
Сонет, написанный в тетрадке накануне.
Певучий Блок. Непонятый Верлен.
Влюбленный Фет. И одинокий Бунин.



ПИСЬМО

Зимой по утренней заре
Я шел с твоим письмом в кармане.
По грудь в морозном серебре
Еловый лес стоял в тумане.

Всходило солнце. За бугром
Порозовело небо, стало
Глубоким, чистым, а кругом
Все очарованно молчало.

Я вынимал письмо. С тоской
Смотрел на милый, ломкий почерк
И видел лоб холодный твой
И детских губ упрямый очерк.

Твой голос весело звенел
Из каждой строчки светлым звоном,
А край небес, как жар, горел
За лесом, вьюгой заметенным.

Я шел в каком-то полусне,
В густых сугробах вязли ноги,
И было странно видеть мне
Обозы, кухни на дороге,

Патрули, пушки, лошадей,
Пни, телефонный шнур на елях,
Землянки, возле них людей
В папахах серых и шинелях.

Мне было странно, что война,
Что каждый миг - возможность смерти,
Когда на свете - ты одна
И милый почерк на конверте.

В лесу, среди простых крестов,
Пехота мерно шла рядами,
На острых кончиках штыков
Мигало солнце огоньками.

Над лесом плыл кадильный дым.
В лесу стоял смолистый запах,
И снег был хрупко-голубым
У старых елей в синих лапах,



* * *

Словно льды в полярном море,
Облака вокруг луны.
На широком косогоре
Пушки темные видны.

У повозок дремлют кони.
Звонкий холод. Тишина.
В сон глубокий властно клонит
Полуночная луна.

И лежу под небом льдистым,
Озаренный до утра
Золотистым, водянистым,
Жарким пламенем костра.



ПРИБОЙ

Крутой обрыв. Вверху - простор и поле.
Внизу - лиман. Вокруг его стекла
Трава красна, пески белы от соли
И грязь черна, как вязкая смола.

В рапной воде, нагретые полуднем,
Над ржавчиной зеленого песка
Медузы шар висит лиловым студнем,
И круглые сияют облака.

Здесь жар, и штиль, и едкий запах йода.
Но в двух шагах, за белою косой, -
Уже не то: там ветер и свобода,
Там море ходит яркой синевой.

Там, у сетей, развешанных для сушки,
В молочно-хрупкой пене, по пескам,
Морских коньков и редкие ракушки
Прибой несет к моим босым ногам.



СЛЕПЫЕ РЫБЫ

Всю неделю румянцем багряным
Пламенели холодные зори,
И дышало студеным туманом
Непривычно-стеклянное море.

Каждый день по знакомой дороге
Мы бежали к воде, замирая,
И ломила разутые ноги
До коленей вода ледяная.

По песчаной морщинистой мели
Мы ходили, качаясь от зыби,
И в прозрачную воду смотрели,
Где блуждали незрячие рыбы.

Из далекой реки, из Дуная,
Шторм загнал их в соленое море,
И ослепли они и, блуждая,
Погибали в незримом просторе.

Били их рыбаки острогою,
Их мальчишки хватали руками,
И на глянцевых складках прибоя
Рыбья кровь распускалась цветами.



ВОСПОМИНАНИЕ

Садовник поливает сад.
Напор струи свистят, треща,
И брызги радугой летят
С ветвей на камушки хряща.

Сквозь семицветный влажный дым
Непостижимо и светло
Синеет море, и над ним
Белеет паруса крыло.

И золотист вечерний свет,
И влажен жгут тяжелых кос
Той, чьих сандалий детский след
Так свеж на клумбе мокрых роз.



ПРЯХА

Поет красавица за прядкой
У неумытого окна,
И день сбегает нитью гладкой
Из рук в моток веретена.

Покорен сладкому безделью
Под мягкий стук и скрип колес,
Слежу, как тает над куделью
Девичьих пальцев нежный воск.

Завороженный и усталый,
Сижу, к овчине прислонясь.
Последний луч струною алой
Трепещет, в сумраке дымясь.

И вижу вдруг - под шум напевный,
Не в силах дрему превозмочь -
Простоволосою царевной
Уже сидит за пряжей ночь.

И голова седой колдуньи -
Кудель на палке - так бледна.
А тонкий ноготь новолунья
Грозит из синего окна.



МУЗА

Пшеничным калачом заплетена коса
Вкруг милой головы моей уездной музы;
В ней сочетается неяркая краса
Крестьянской девушки с холодностью медузы.

И зимним вечером вдвоем не скучно нам.
Кудахчет колесо взволнованной наседкой,
И тени быстрых спиц летают по углам,
Крылами хлопая под шум и ропот редкий.

О чем нам говорить? Я думаю, куря.
Она молчит, глядит, как в окна лепит вьюга.
Все тяжелей дышать. И поздняя заря
Находит нас опять в объятиях друг друга.



УЛИЧНЫЙ БОЙ

Как от мяча, попавшего в стекло,
День начался от выстрела тугого.
Взволнованный, не говоря ни слова,
Я вниз сбежал, покуда рассвело.

У лавочки, столпившись тяжело,
Стояли люди, слушая сурово
Холодный свист снаряда судового,
Что с пристани через дома несло.

Бежал матрос. Пропел осколок-овод.
На мостовой лежал трамвайный провод,
Закрученный петлею, как лассо.
Да - жалкая, ненужная игрушка -
У штаба мокла брошенная пушка,
Припав на сломанное колесо.



* * *

Весны внезапной мир рябой
Раздался и потек.
Гвоздями пляшет под трубой
Морозный кипяток.

По лунным кратерам, по льду,
В игрушечных горах,
Как великан, скользя, иду
В размокших сапогах.

Бежит чешуйчатый ручей
По вымокшим ногам.
И скачет зимний воробей
По топким берегам.

И среди пляшущих гвоздей
Смотрю я сверху вниз...
А Ты, ходивший по воде,
По облакам пройдись!



СОВРЕМЕННИК

Апрель дождем опился в дым,
И в лоск влюблен любой.
- Полжизни за стакан воды!
- Полцарства за любовь!

Что сад - то всадник. Взмылен конь,
Но беглым блеском батарей
Грохочет: "Первое, огонь!" -
Из туч и из очей.

Там юность кинулась в окоп,
Плечом под щит, по колесу,
Пока шрапнель гремела в лоб
И сучья резала в лесу.

И если письмами окрест
Заваливало фронт зимой:
- Полжизни за солдатский крест!
- Полцарства за письмо!

Во вшах, в осколках, в нищете,
С простреленным бедром,
Не со щитом, не на щите, -
Я трижды возвращался в дом.

И, трижды бредом лазарет
Пугая, с койки рвался в бой:
- Полжизни за вишневый цвет!
- Полцарства за покой!

И снова падали тела,
И жизнь теряла вкус и слух,
Опустошенная дотла
Бризантным громом в пух.

И в гром погромов, в перья, в темь,
В дуэли бронепоездов:
- Полжизни за Московский Кремль!
- Полцарства за Ростов!

И - ничего. И - никому.
Пустыня. Холод. Вьюга. Тьма.
Я знаю, сердца не уйму,
Как с рельс, сойду с ума.

Полжизни - раз, четыре, шесть...
Полцарства – шесть - давал обет, -
Ни царств, ни жизней - нет, не счесть,
Ни царств, ни жизней нет...

И только вьюги белый дым,
И только льды в очах любой:
- Полцарства за стакан воды!
- Полжизни за любовь!



СУХАЯ МАЛИНА

Малина - потогонное.
Иконы и лампада.
Пылает Патагония
Стаканом, полным яда.

- Зачем так много писанок,
Зачем гранят огни?
Приходит папа: - Спи, сынок,
Христос тебя храни.

- Я не усну. Не уходи.
(В жару ресницы клеются.)
Зачем узоры на груди
У красного индейца?

Час от часу страшнее слов
У доктора очки.
И час не час, а часослов
Над гробом белой панночки.

Бегут часы, шаги стучат, -
По тропикам торопятся.
- Зачем подушка горяча
И печка кровью топится?

Зовет меня по имени.
(А может быть, в бреду?)
- Отец, отец, спаси меня!
Ты не отец - колдун!

- Христос храни. - До бога ли,
Когда рука в крови?
- Зачем давали Гоголя?
Зачем читали "Вий"?



ОПЕРА

Голова к голове и к плечу плечо.
(Неужели карточный дом?)
От волос и глаз вокруг горячо,
Но ладони ласкают льдом.

У картонного замка, конечно, корь:
Бредят окна, коробит пульс.
И над пультами красных кулисных зорь
Заблудился в смычках Рауль.

Заблудилась в небрежной прическе бровь,
И запутался такт в виске.
Королева, перчатка, Рауль, любовь -
Все повисло на волоске.

А над темным партером висит балкон,
И барьер, навалясь, повис, -
Но не треснут, не рухнут столбы колони
На игрушечный замок вниз.

И висят... И не рушатся... Бредит пульс...
Скрипка скрипке приносит весть:
- Мне одной будет скучно без вас... Рауль.
- До свиданья. Я буду в шесть.



КАТОК

Готов!
Навылет!
Сорок жара!
Волненье, глупые вопросы.
Я так и знал, она отыщется,
Заявится на рождестве.
Из собственного портсигара
Ворую ночью папиросы.
Боюсь окна и спички-сыщицы,
Боюсь пойматься в воровстве.
Я так и знал, что жизнь нарежется
Когда-нибудь и на кого-нибудь.
Я так и знал,
Что косы косами,
А камень ляжет в должный срок.
За мной!
В атаку, конькобежцы!
Раскраивайте звезды по небу,
Пускай "норвежками" раскосыми
Исполосован в свист каток!
Несется каруселью обморок,
И центр меняется в лице.
Над Чистыми и Патриаршими
Фаланги шарфов взяты в плен.
- Позвольте, я возьму вас об руку,
Ура! Мы в огненном кольце!
Громите фланг.
Воруйте маршами
Без исключенья всех Елен!



РАЗРЫВ

Затвор-заслонка, пальцы пачкай!
Пожар и сажа, вечно снись им.
Мы заряжали печку пачкой
Прочитанных, ненужных писем.

Огонь. Прицел и трубка - 40,
Труба коленом - батарея.
В разрывах пороха и сора
Мы ссорились, но не старели.

Мы ссорились, пока по трупам
Конвертов фейерверкер бегал,
Крича по книжке грубым трубам:
- Картечью, два патрона беглых!

Пустые гильзы рвали горло,
Пустел, как жизнь, зарядный ящик,
И крыли пламенные жерла
Картечью карточек горящих.



КИЕВ

Перестань притворяться, не мучай, не путай, не ври,
Подымаются шторы пудовыми веками Вия.
Я взорвать обещался тебя и твои словари,
И Печерскую лавру, и Днепр, и соборы, и Киев.

Я взорвать обещался. Зарвался, заврался, не смог,
Заблудился в снегах, не осилил проклятую тяжесть,
Но, девчонка, смотри: твой печерский языческий бог
Из пещер на тебя подымается, страшен и кряжист.

Он скрипит сапогами, ореховой палкой грозит,
Шелушится по стенам экземою, струпьями фресок,
Он дойдет до тебя по ручьям, по весенней грязи,
Он коснется костями кисейных твоих занавесок.

Он изгложет тебя, как затворник свою просфору,
Он задушит тебя византийским жгутом винограда,
И раскатится бой и беда, и пальба - по Днепру, -
И на приступ пойдет по мостам ледяная бригада.

Что ты будешь тогда? Разве выдержишь столько потерь,
Разве богу не крикнешь: "Уйди, ты мне милого застишь"?
Ты прорвешься ко мне. Но увидишь закрытую дверь,
Но увидишь окошко - в хромую черемуху настежь.



ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА

Все спокойно на Шипке.
Все забыты ошибки.
Не щетиной в штыки,
Не на Плевну щетинистым штурмом,
Не по стынущим стыкам реки,
Не в арктических льдах обезумевший штурман -

Ветеран роковой,
Опаленную пулею грудь я
Подпираю пустым рукавом,
Как костыль колеса подпирает хромое орудье.
Щиплет корпий зима,
Марлей туго бульвар забинтован.
Помнишь, вьюга лепила, и ты мне сказала сама,
Что под пули идти за случайное счастье готов он.

Не щетиной в штыки,
Не на Плевну щетинистым штурмом,
Не по стынущим стыкам реки,
Не в арктических льдах обезумевший штурман -
Ветеран роковой,
Самозванец - солдат, изваянье...
И "Георгий" болтается нищей Полярной звездой
На пустом рукаве переулка того же названья.



В КИНО

В крещенский снег из скрещенных ресниц
Они возникли в этот вечер обе.
Я думал так: ну, обними, рискни,
Возьми за руку, поцелуй, попробуй.

В фойе ресниц дул голубой сквозник:
Сквозь лёлины развеерены Мери.
Но первый кто из чьих ресниц возник -
Покрыто мраком двух последних серий.

Я никогда не видел ледника.
Весь в трещинах. Ползет. Но я уверен:
Таким же ледником моя рука
Сползала по руке стеклянной Мери.

Плыл пароход. Ворочал ящик кран.
Качалось море. Мери мчалась в скором.
На волоске любви висел экран,
И с фильма сыпались реснички сором.



БАЛЛАДА

Шел веку пятый. Мне - восьмой.
Но век перерастал.
И вот моей восьмой весной
Он шире жизни стал.
Он перерос вокзал, да так,
Что даже тот предел,
Где раньше жались шум и шлак,
Однажды поредел.
И за катушками колес,
Поверх вагонных крыш в депо,
Трубу вводивший паровоз
Был назван: "Декапот".
Так машинист его не зря
Назвал, отчаянно вися
С жестяным чайником в руке.
В нем было: копоть, капли, пот,
Шатун в кузнечном кипятке,
В пару вареная заря,
В заре - природа вся.
Но это было только фон,
А в центре фона - он.
Незабываемый вагон
Фуражек и погон.
Вагон хабаровских папах,
Видавших Ляоян,
Где пыльным порохом пропах
Маньчжурский гаолян.
Там ног обрубленных кочан,
Как саранча костляв,
Солдат мучительно качал
На желтых костылях.
Там, изувечен и горбат,
От Чемульпо до наших мест,
Герой раскачивал в набат
Георгиевский крест.
И там, где стыл на полотне
Усопший нос худым хрящом, -
Шинель прикинулась плотней
К убитому плащом.
- Так вот она, война! - И там
Прибавился в ответ
К семи известным мне цветам
Восьмой - защитный цвет.
Он был, как сопки, желт и дик,
Дождем и ветром стерт,
Вдоль стен вагонов стертый крик
Косынками сестер.
Но им окрашенный состав
Так трудно продвигался в тыл,
Что даже тормоза сустав,
Как вывихнутый, ныл,
Что даже черный кочегар
Не смел от боли уголь жечь
И корчился, как кочерга,
Засунутая в печь.
А сколько было их, как он,
У топок и кувалд,
Кто лез с масленкой под вагон,
Кто тормоза ковал!
- Так вот она, война! - Не брань,
Но славы детский лавр,
Она - котлы клепавший Брянск
И Сормов, ливший сплав.
Она - наган в упор ко рту,
Срываемый погон,
Предсмертный выстрел - Порт-Артур!
И стонущий вагон...
Но все ж весна была весной,
И я не все узнал...
Шел веку пятый. Мне - восьмой,
И век перерастал.



МАЯКОВСКИЙ

Синей топора, чугуна угрюмей,
Зарубив "ни-ког-да" на носу и на лбу,
Средних лет человек, в дорогом заграничном костюме,
Вверх лицом утопал, в неестественно мелком гробу.

А до этого за день пришел, вероятно, проститься,
А быть может, и так, посидеть с человеком,
как гость
Он пришел в инфлюэнце, забыв почему-то
побриться,
Палку в угол поставил и шляпу повесил на гвоздь.

Где он был после этого? Кто его знает! Иные
Говорят - отправлял телеграмму, побрился и ногти
остриг.
Но меня па прощанье облапил, целуя впервые,
Уколол бородой и сказал: "До свиданья, старик".

А теперь, энергично побритый, как будто не в омут,
а в гости -
Он тонул и шептал: "Ты придешь, Ты придешь, Ты
придешь" -
И в подошвах его башмаков так неистово виделись
гвозди,
Что – казалось - на дюйм выступали из толстых
подошв.

Он точил их - но тщетно! - наждачными верстами
Ниццы,
Он сбивал их булыжной Москвою - но зря!
И, не выдержав пытки, заплакал в районе Мясницкой,
Прислонясь к фонарю, на котором горела заря.



ЦВЕТОК МАГНОЛИИ

Босую ногу он занес
На ветку. - Не сорвись! -
Листва магнолии - поднос,
Цветы на нем - сервиз.

И сверху вниз, смугла, как вор,
Проворная рука
Несет небьющийся фарфор
Громадного цветка.

Его к груди не приколоть.
И мглистых листьев лоск
Мясистую лелеют плоть
И нежат ярый воск.

Зовет на рейд сирены вой.
На темный зов в ответ
Прильнула детской головой
К плечу больная ветвь.

Она дрожит. Она цветет.
Она теряет пульс.
Как в бубен, в сердце дизель бьет
Струей гремучих пуль.

Маяк заводит красный глаз.
Гремит, гремит мотор.
Вдоль моря долго спит Кавказ,
Завернут в бурку гор.

Чужое море бьет волной.
В каюте смертный сон.
Как он душист, цветок больной,
И как печален он!

Тяжелый, смертный вкус во рту,
Каюта - душный гроб.
И смерть последнюю черту
Кладет на синий лоб.



ДЕВУШКА

Степная девушка в берете
Стояла с дынею в руке,
В зеленом плюшевом жакете
И ярко-розовом платке.

Ее глаза блестели косо,
Арбузных семечек черней,
И фиолетовые косы
Свободно падали с плечей.

Пройдя нарочно очень близко,
Я увидал, замедлив шаг,
Лицо, скуластое, как миска,
И бирюзу в больших ушах.

С усмешкой жадной и неверной
Она смотрела на людей,
А тень бензиновой цистерны,
Как время, двигалась по ней.

За стихотворение голосовали: mashkov.poet: 5 ; romni1714: 5 ;

  • Currently 5.00/5

Рейтинг стихотворения: 5.0
2 человек проголосовало

Голосовать имеют возможность только зарегистрированные пользователи!
зарегистрироваться

 

Добавить свой комментарий:
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи
  • Наиль Бикметов   ip адрес:46.191.159.249
    дата:2016-07-13 22:04

    Валентин Петрович Катаев для меня ценен не только как прекрасный писатель, поэт и драматург (Ученик Бунина всё же), но и как редактор. Благожелательный мудрый наставник дал путёвку в жизнь многим молодым дарованиям.
  • mashkov.poet   ip адрес:217.118.78.92
    дата:2016-07-17 18:31

    Отдохнул у Катаева душой и телом.
    Спасибо, Классика!
    В стихотворении "Страх" опечаточка во втором четверостишии в последней строке нужно поменять местами "сияет" и "жнивье", чтобы не было сбоя ритма.

    комментарий отредактирован автором комментария