Глеб Горбовский

Глеб Яковлевич Горбовский (родился 04.10.1931), русский поэт, прозаик. Член СП СССР с 1963 года. Академик Академии российской словесности.


КОГДА КАЧАЮТСЯ ФОНАРИКИ НОЧНЫЕ

Когда качаются фонарики ночные
И тёмной улицей опасно вам ходить, -
Я из пивной иду,
Я никого не жду,
Я никого уже не в силах полюбить.

Мне лярва ноги целовала, как шальная,
Одна вдова со мной припала отчий дом.
А мой нахальный смех
Всегда имел успех,
А моя юность раскололась, как орех

Сижу на нарах, как король на именинах,
И пайку серого мечтаю получить.
Гляжу, как сыч, в окно,
Теперь мне всё равно!
Я раньше всех готов свой факел погасить.

Когда качаются фонарики ночные
И чёрный кот бежит по улице, как чёрт, -
Я из пивной иду,
Я никого не жду,
Я навсегда побил свой жизненный рекорд!


БЕЖЕНЦЫ

Куда они шли - неизвестно.
Но знали, что шли на восток.
О лямок знамения крестные,
о пыль вековая у ног...

Канавы им были - диванами.
Гостиницей были - леса.
Над ними лохматились рваные,
пробитые сплошь небеса.

Скрипели их тяжкие тачки,
их клячи неслись под откос.
И только смешные собачки
людей охраняли всерьез.

Заботливо тявкали псины,
все нюхали чаще и злей
пропахшую толом, бензином
несчастную землю людей.

Над ними свистели снаряды
жестокою плетью войны...
И были небесными взгляды
с отсутствием всякой вины.


* * *

В лесу на дереве, молчком,
возник он, точно выстрел.
В рубахе красной, боиском,
красивый и плечистый.

Остолбенел я... Ну, тоска!
Ну, думаю, - ловушка...
А на спине у мужика
двуствольная игрушка.

Я боком, боком и - назад.
А он сидит, он замер.
И нежно смотрит на закат
огромными глазами.


В НЕГАСИМУЮ СВЕЧУ

В негасимую свечу
превратился я для многих.
Я с утра уже стучу
по корням своей дороги.

Глажу голову воде
парой выкрашенных весел.
Жгу осринки в бороде
леса, канувшего в осень.

Чтобы мягче лился вниз,
подставляю ливню спину.
Чтобы кто-то что-то грыз,
я сухарик вкусный кину.

Я копаю и сверлю,
я взрываю скал оскалы.
В жизни главное: к нулю
прибавлять почаще - баллы.

Ночь. Лицо. На коже - тля.
Я давлю ее. Я - дело.
Спит уставшая земля
под моим нелегким телом.


ВЗГЛЯД НА МОРЕ

Неумолимое, как осень,
не раз ввергавшее в тоску,
там за стеной прибрежных сосен
каталось море по песку.

И ни души над серой гладью,
лишь только тянет от нее
жестоким ветром неоглядья...
И так желанно - забытье!

И если где-то во Вселенной
живой болтается мирок,
то в царстве ракушек и пены
душа какой отыщет прок?..

... Лишь корабли скользят по коже,
по голубым твоим плечам.
Послушай, море, что ты можешь?
Морячек мучить по ночам?

Дарить рыбешку для желудка?
А что еще? Нагнать тоску?
Да, как лишенное рассудка,
порой кататься по песку?..


* * *

Время истечёт - и ты уйдёшь.
Нас расцепят, словно мы - вагоны.
Ощутим, какого цвета ложь,
шевельнём параграфы, законы…

На твои следы наляжет снег,
ты уедешь прочь из Ленинграда…
Только где-то в дебрях картотек
мы ещё надолго - будем рядом.


ЛЕЖУ НА ДНЕ КОНЬЯЧНОЙ РЕЧКИ…

Лежу на дне коньячной речки.
То рыбы надо мной, то жабы.
То восхитительные речи
руководителей державы.

Я ощущаю толщу фальши,
хлебнув - утешного - истошно!
И посылаю всех подальше.
И засыпаю осторожно.


ЧЕЛОВЕК УСНУЛ В МЕТРО…

Человек уснул в метро,
перебрав одеколона.
От него - его нутро
развезло, определенно.

Ночью выключили свет,
затворили вход и выход.
Кутал спящего, как плед,
продувной тоннельный вихорь.

И всю ночь ему, лучась,
отпускное снилось лето
и какая-то запчасть
от невыйгранной "Победы".

И всю ночь, как фараон,
он лежал в своей могиле.
А над ним не спал закон,
оставаясь в прежней силе.


* * *

И. Кузьмичеву

Разорву воротник.
Приспособлю под голову кочку.
В рот налью
ледовитой небесной воды.
Я сегодня устал.
Я едва дотащился до ночи.
Капли пота, как птицы,
в колючих кустах бороды.

Я пишу эту песню
широким размером сказаний.
Это зрелый размер.
Это говор дремучих лесов.
Я на солнце смотрю
раскалёнными злыми глазами,
а затем закрываю глаза
на железный засов.

И живу. Тишина.
Только кровь куролесит.
Зверь обходит меня.
Облетает меня вороньё.
Я серьёзен. Я камень.
Я всё перетрогал и взвесил.
И всего тяжелее -
раздетое сердце моё.


* * *

Страшней всего - остаться одному.
Таскать по свету душу, как суму.
Стучать в дома, завешенные тьмой,
и всякий раз - не попадать домой.
К очередному двигаясь мирку,
где выдают любовь по номерку,
тому - сплясать, тому - погладить круп,
того - обмыть, как обмывают труп.
Другому взвесить - пёрышко ума…
Была б на гвоздь повешена сума.


* * *

Миг появленья плоти из-под снега -
рывка растенья в сторону небес!
Благословенна русская телега,
её скрипенье, вторгшееся в лес.

И вновь мужик бушует с кнутовищем,
а сивый мерин ухом не ведёт.
И снова птица праздничная свищет,
и снова солнце празднество блюдёт.

А города, далёкие от леса,
особняком каменья сочленя,
не пробуждают больше интереса
ни у моей души, ни у меня.

Наверно, я задуман был иначе:
лохматым кедром, серым валуном, -
не человеком… Вот стою и плачу.
И никакого смысла в остальном.


* * *

В. Сосноре

Я тихий карлик из дупла,
лесовичок ночной.
Я никому не сделал зла,
но недовольны мной.

Я пью росу, грызу орех,
зеваю на луну.
И всё же очень страшный грех
вменяют мне в вину.

Порой пою, и голос мой
не громче пенья трав.
Но часто мне грозит иной,
кричит, что я не прав!

Скрываюсь я в своём дупле,
и, в чём моя вина,
никто не знает на земле,
ни бог, ни сатана.


ПРОСЁЛКОМ

Подо мной - велосипед.
Он скрипит, не мазан.
Он ворчит, как старый дед.
У него - маразм.

Невесёлые места…
А душе - отрада.
Колокольня без креста,
ниже - венчик сада.

Трактор скачет по буграм,
что-то сеют люди.
По проулкам и дворам
поросята блудят.

Стонет мой велосипед,
делает восьмёрки…
Белобрысый шпингалет
вышел из каморки.

Улыбнулся и стоит,
потеряв штанишки.
И какие-то свои
делает делишки.

В землю вросшая изба,
над избой - берёза…
… Эти признаки - судьба,
доля, а не поза!

Городской, не я здесь рос,
внук красе и силе…
Здесь, под куполом берёз, -
колыбель России!


* * *

Ещё бы раз влюбиться до удушья,
до взрыва сердца. И окостенеть.
Душа пуста, как высохшая лужа.
Не лезет в рот изысканная снедь:

ни рябчики, ни пенье менестрелей…
Ещё бы раз - щемящий лёт крыла!
Чтоб от восторга перья обгорели,
чтоб с тела кожа старая сползла.

А если нет… Тогда надеть галоши,
Найти в саду холодную скамью…
Какой мечтой, какою сладкой ложью
сманили годы молодость мою?


* * *

А есть ещё такая версия, -
что вымирает в нас поэзия.
Довольно резко, что ли, сказано,
да не без истины и разума.

… А мы, любимая, на пристани
стоим с тобой и смотрим пристально
туда, где берег дымно-розовый
прощально машет нам берёзами.


* * *

Осень. Копают картошку.
Жгут в огороде ботву.
Все-таки грустно немножко
в этом моем "наяву".

Поле, как после болезни:
стрижено-брито… В лесу
за ночь деревья облезли,
листья - внизу.

Лает собака. Причина:
вышел мужик на крыльцо.
Птица, едва различима,
чертит кольцо.

Вот и не пишется… Знобко.
Печь затопи, дуралей!
Ну а стихи - на растопку,
чтобы теплей…


* * *

Стояла ночь, как часовой.
Не шевелилась, чуть дышала.
Штыком светилось над Невой
лишь - петропавловское жало.

Ах, ночь смятенья моего!
Сколь ты светлей дневных потёмок…
Мильоны дум на одного!
Не меньше, чем миров над домом.

Мой дом - Земля. Спасибо ей
за эту ночь, за эту щедрость -
дарить землянам гроздья дней
и на вершинах, и в ущельях…

Земля осушит реки слёз,
Земля тебя любви обучит!
И не ответит на вопрос,
на самый главный… Неминучий.


* * *

Г.В. Мельникову

У дороги, у самой развилки,
возле самого скрипа колёс,
из-под снега торчала травинка…
Неуютно ей нынче жилось.

Тело травки пружинило ловко.
Не сломал её ветер, не смял.
И торчала на лысой головке
уцелевшая пара семян.

… Я стоял, говоря ей "спасибо",
и стыдил своё сердце: "Смотри,
одиночество - это не гибель,
это мужество, чёрт побери!.."


СТАРАЯ ПЛАСТИНКА

Вращался старый диск, и голос вкрадчивый
был как засушенный цветок.
Плыла мелодия прозрачная,
не потревожив городок.

Был вечер тёплый перед осенью,
и голос был - под стать ему…
Вращалось певчее колёсико
в старинной песне, как в дыму…

А шум иглы - дыханье сиплое
тех лет благих… И вспомнил я:
так пела женщина красивая -
тревога давняя моя.

Ещё в войну, в каком-то сборище,
где был у взрослых патефон,
её услышал я, и ноюще
рванулось сердце ей вдогон!

Ах, эти грёзы! Не нелепо ли?
Восторга сколько! Всё - в песок…
Наверно, женщины и не было,
а был всего лишь голосок -

мечта, украшенная звуками…
Но ведь была! И сквозь судьбу
ещё не раз меня аукала,
звала с дороги на тропу.

… Вращался диск, печаль раскручивал,
и голос бился, как слепой,
над той рекой, над той излучиной,
где мы не свиделись с тобой.


БАЛЛАДА О СТАРОМ ГЕНЕРАЛЕ

Ларисе Васильевой

Генерал захворал.
Он горел, как ракетная вспышка
над долиной, над долей…
И комкала сердце одышка.
Он друзей вспоминал,
словно поле окидывал взглядом:
Паша в танке сгорел,
а Ванюша - растерзан снарядом.
Он друзей вспоминал…
Трогал шрамы рукою прохладной.
Снова Карбышев снился, -
опять ледяной и громадный.

… Генерал на диване лежал,
непонятный и строгий.
Две руки на груди,
как крест на крест -
две дальних дороги.
И ведь что получилось,
что с воином сталось:
победила его не граната, не пуля,
а - старость.

Генерал понимал:
умирают деревья и звёзды.
Значит, нужно смириться…
А смерть? - улыбнуться ей просто.
Ну а если достать -
именной из шкатулки?.. С табличкой?
И лети, генерал.
Поднимайся над Родиной птичкой.

Пусть в соседней квартире,
заслышав тот хлопнувший выстрел,
о шампанском подумают люди -
о брызгах, об искрах.
Ну, так что? Ожидать? Или -
к дьяволу эта морока?
… Тяжело умирать без друзей.
Тяжелей, чем без бога.


* * *

Однажды проснуться и вспомнить,
сколь многое ты потерял:
жену, телефоны любовниц
и кое-какой матерьял…

Утрачены волосы, зренье,
уменье играть в волейбол…
Как будто в эпоху старенья
из эры цветенья забрёл.

Случись это где-то вначале,
в момент восхожденья, в пылу, -
я вызвал бы транспорт с врачами,
подставил бы зад под иглу.

А нынче… спокоен. Как дятел.
Промыв на рассвете глаза,
я вижу мадонну с дитятей
и силюсь поднять паруса.

Шагая устала и зыбко,
я слышу: "Что с вами стряслось?"
И прячу в дурацкой улыбке
дурацкий ответ на вопрос.

И вечному миру внимая,
пытаюсь я мысли вязать…
И что-то уже понимаю,
хотя и не смею сказать.


МАТЕРИ

Предвоенные дождики лета,
на Варшавском вокзале цветы!
… Я впервые на поезде еду.
Десять дней до Великой Черты.

Провожает меня, задыхаясь
от улыбок и жалобных слёз, -
мама… Мама моя молодая,
золотой одуванчик волос!

Умоляла попутчиков слёзно
присмотреть за мальчишкой в пути…
Слышишь, мама, гудок паровозный!
От вагона, дружок, отойди!

… Мы расстались. И время проворно
понесло нас по рельсам своим.
Напиталась война… И тлетворный
над дорогой - рассеялся дым.

Далеко мы заехали, знаю.
До седин. И тебе не в укор -
всё я вижу: не ты, а иная
провожает меня до сих пор.

Вижу лето и солнце, как мячик,
над перроном… И люди в купе.
Золотистых волос одуванчик
всё мелькает в нарядной толпе.

Провожает меня исступлённо,
за окном продолжает бежать…
И уже до последнего стона
будет в жизни меня провожать.


ЮНОСТЬ

Пили водку, пили много,
по-мужицки пили, с кряком
А ругались только в бога,
ибо он - еврей и скряга.

Кулаки бодали дали,
кулаки терзали близи.
На гвозде висевший Сталин
отвернулся в укоризне.

Пили водку, пили смеси,
пили, чтоб увидеть дно…
Голой жопой терся месяц
о немытое окно.


ПРОХОДЯ ПО УЛИЦЕ ВЕЧЕРНЕЙ…

Проходя по улице вечерней,
глубже я дышу и равномерней.
День меня нахлестывал делами.
Я звенел покорно удилами.
И летел - то рысью, то карьером -
под своим незримым офицером.

… А сейчас по улице прохладной
я иду, душистый и нарядный.
Вспыхивают в окнах абажуры,
пролетают голуби-амуры.
Очень плавно и неторопливо
я зайду в буфет и выпью пива.

А потом под круглыми часами
кто-то посигналит мне глазами.
Далее - по кругу, по порядку -
в раскладную лягу я кроватку.
Ну, а утром - утром все сначала.
Лишь бы в сердце песенка звучала.


* * *

Розовела вода в свеженалитых лужах.
Молодая кобыла в пространстве умытом
пробегала, вжимая пушистые уши,
колотя по воде сумасшедшим копытом!

Молодая трава на глазах удлинялась,
вылезая наружу из мрака отверстий.
Молодая земля, как волчица, линяла,
обрастая на солнце зелёною шерстью.

Убегала дорога рассвету под брюхо.
Над дорогою птицы вершили балеты…
А внизу, на дороге, стояла старуха.
И была она внешне - древнее планеты.

И внезапное в сердце вошло ощущенье,
что не кровь пробегает по жилам, а - время!
И что всякая радость достойна прощенья,
потому что за ней - увядания бремя.


* * *

Сменяют на небе созвездья друг друга,
листву обретают и тратят растенья,
снега возникают над умершим лугом,
и сдвигнуты воды земным тяготеньем;

танцует в объятиях жизни планета,
а я пробираюсь в тот тощенький садик,
в тот город, где солнце не делает лета,
где я тебя встретил в больничном наряде.

Когда это было? Всегда. Понимаю.
Любовь не зависит от времени года.
Но ты для меня - начинаешься в мае,
в казённом халате, живая, - у входа…

Смещаются плиты в глобальных глубинах,
земля прогибает уставшую спину,
а ты для меня остаёшься - любимой,
и я в этом мире тебя не покину.

Как тень, продолжая твоё очертанье,
живу из любви, как растенье - из почвы…
И храм нашей радости - хрупкое зданье -
бессмертен, хотя и не выглядит прочным.


* * *

Как несорванный цветок
в чистом поле,
спит старинный городок
малой роли.

Речка есть, гостиный двор,
храм разрушен.
Спят домишки, дрыхнет вор,
дремлют души.

Лишь фонарик не потух -
темень режет.
Иногда кричит петух,
шавка брешет.

Пусть куранты здесь не бьют,
воздух - шире.
Я нашёл себе приют
в этом мире.

Позабыв себя во сне,
быт свой нищий,
спит глубинка.
В глубине мысли - чище.


* * *

Здравствуй, бабушка-старушка,
голова твоя в снегу.
Ты уже почти игрушка, -
это я тебе не лгу.

Точно камушек на камне,
ты сидишь на валуне.
Отгадать тебя - куда мне,
осознать тебя - не мне.

Ноги воткнуты, как палки,
в землю-матушку черну.
Мне тебя совсем не жалко,
грустно-тихую, одну.

Мне ещё валиться с неба,
попадать под поезда.
А тебе - кусочек хлеба, -
и отпрянула беда.

Помашу тебе рукою,
серый камушек в пыли...
Вот ведь чудо-то какое
вырастает из земли.


НА ПРЕСТОЛЬНЫЙ

Драка за околицей.
Хруст. Поет дубьё.
Тетка Фрося молится
за дитя свое.

Разнесло головушку
палицей Фоме.
Кровушка до донышка.
Все в своем уме.

Дядя Саша гирькою
полоснул во тьму.
Ночь луною-дыркою
свистнула ему.

Драка скоро кончится,
ухмыльнется бес.
Сутки будет корчится
после бури лес.

… Ты очнешься, пьяненький,
в боковушке, плут.
Тут тебе и пряники,
тут тебе и кнут.

Драки нет. На скатерти
самовар пыхтит.
И к… постылой матери
этот милый быт!


КУРОРТНОЕ

Напишу тебе открытку,
в синий ящик опущу.
В ней скажу тебе открыто
что - желаю и грущу.

Подойду к ларьку, зевая.
Дерну пива. День прошел.
Денег нету - унываю.
Рупь нашел и - хорошо.

Море пахнет очень плохо.
Море, видимо, с гнильцой
По песку на пляже блохи
продвигаются рысцой.

Я зеваю так отменно.
Блох считаю. Пиво пью.
Через месяц непременно
я кого-нибудь убью.


* * *

Мне говорят: пиши о Ленине,
пиши, дурак, и процветай!
Как будто я - иного племени,
не человек, а попугай.

Мне говорят: пиши о Родине, -
как будто можно… не о ней?
Ведь песня сердца - не пародия,
а чуть потоньше, понервней.

Мне говорят: пиши об истине,
о смысле жизни, о борьбе!
… А вы попробуйте, чтоб искренне,
хотя бы букву - о себе.


ЗАКАТ

Всё берёзоньке к лицу,
даже жёлтый цвет…
Этой осенью отцу
было бы сто лет.

Лес любил, жалел людей,
с Польшей воевал.
Угодил из-за идей
на лесоповал.

Доля горькая - сладка:
солнышку был рад!
Девяносто два годка
провожал закат.

Вот и я туда смотрю
сквозь листву - с крыльца:
на вечернюю зарю,
на любовь отца…


ЗАЧЕМ

Вновь журавлей пунктир...
Судьба подобна мигу.
Досматриваю мир,
дочитываю книгу.

Понурые слова,
нахохленные птицы.
Поломана трава,
листва с ветвей стремится.

Всё гуще мгла ночей,
всё жиже синь в просветах.
Не спрашивай: зачем?
Спросив - не жди ответа.

Не притяженью вслед
листва стремится с веток -
а чтоб к родной земле
прижаться напоследок.


ПЕСЕНКА ПРО ПОСТОВОГО

У помещенья "Пиво-Воды"
стоял непьяный постовой.
Он вышел родом из народа,
как говорится, парень свой.

Ему хотелось очень выпить,
ему хотелось закусить.
Хотелось встретить лейтенанта
и глаз падлюке погасить.

Однажды ночью он сменился,
принес бутылку коньяку.
И возносился, возносился -
до потемнения в мозгу.

Деревня древняя Ольховка
ему приснилась в эту ночь:
сметана, яйца и морковка,
и председательская дочь…

Затем он выпил на дежурстве,
он лейтенанта оттолкнул!
И снились пиво, снились воды,
как в этих водах он тонул.

У помещенья "Пиво-Воды"
лежал довольный человек.
Он вышел родом из народа,
но вышел и… упал на снег.


Я ВЕРНУСЬ

"… возвратить поглощённое."

Н.Ф. Фёдоров

Всего нагляднее - в апреле,
когда из-под одежд зимы
трава - в сиянии и в теле -
в мир возвращается из тьмы…

Так в сердце - на исходе жизни -
в сию копилку снов, гробов,
трещиноватую от истин,
вдруг возвращается… любовь!

Так на забытую могилу
Цветаевой, где мгла и мох,
второй, наджизненною силой
слетает славы поздний вздох.

… Блажен, кто верит в "небылицы" -
в бессмертье душ, в Святую Русь,
кто, распадаясь на частицы,
с улыбкой мыслит: "Я - вернусь!"

Кто чрез смертельные границы
плывёт, как журавлиный клик…
С чьей опалённой плащаницы
к нам проступает Божий лик.


* * *

"… Человек мыслящий уже понял,
что на этом берегу у него ничего нет."

П. Флоренский

Нет ничего на этом берегу.
Зато на том - ромашки на лугу,
душистый стог, сторожка лесника,
слепой полёт ночного ветерка.

… Нет ничего на этом берегу.
Любовь, ты - мост. Я по тебе бегу.
Не оглянусь! Что я оставил там?
Тоску-печаль по вымерзшим садам?

Плач по друзьям, истаявшим в огне
земных борений? Но друзья - во мне,
как я - в сияньи этих вечных звёзд,
что образуют в триединство мост.

Не оглянусь! Метель в затылок мой.
То дышит мир, что был моей тюрьмой.
Не я ли сам - песчинка в снах горы -
себя в себе захлопнул до поры?

… Прочь от себя, от средоточья тьмы -
на свет любви, как будто от чумы,
перед единой Истиной в долгу…
Нет ничего на этом берегу.


* * *

Кто - я? Забыл… Не имеет значенья!
Имя моё уплывёт, как дымок
спички сгоревшей… Но… было свеченье!
Что-то и я в этих сумерках смог…

… Делал своё: улыбаясь сквозь слёзы,
пестовал доброе слово - во зле,
в небо смотрел на потухшие звёзды,
как сквозь морозный узор на стекле.

Таяло сердце от ласки свирепой…
Строил себя, суеты убоясь.
… Кто - я? Травинка - растущая в небо?
Или дождинка - летящая в грязь?


БЫВШИЕ ЛЮДИ

На тряских нарах нашей будки -
учителя, офицерьё…
У них испорчены желудки,
анкеты, нижнее белье.

Влетает будка в хлам таежный,
все глубже в глушь, в антиуют.
И алкоголики - тревожно -
договорятся и запьют.

На нарах - емкостей бездонность,
посудный звон спиртных оков;
на нарах боль и беспардонность,
сплошная пляска кадыков!

Учителя читают матом
историю страны труда.
Офицерьё ушло в солдаты,
чтоб не вернуться никогда.

Чины опали, званья стерлись,
остался труд - рукой на горле!
И тонет будка в хвойной чаще,
как бывшее - в происходящем.


* * *

Если выстоять нужно,
как в окопе, - в судьбе,
"У России есть Пушкин!" -
говорю я себе.

Чуть подтаяли силы,
не ропщу, не корю:
"Пушкин есть у России!" -
как молитву творю.

Есть и правда, и сила
на российской земле,
коль такие светила
загорались во мгле.



ОТПУСТИ МЕНЯ, БОЛЬ, ОТПУСТИ…

Отпусти меня, боль, отпусти.
Есть у пьяниц пароль: не грусти!
Не грусти, моя свет-красота,
ты всегда настоящая, та.

Ты прости мне проделки мои.
Отпусти меня жить в соловьи.
Буду тихо любить, как светить.
Подзаборной кончине - не быть.

Отпусти меня в обморок вьюг,
в сердце друга, как будто - на юг.
Отпустила вселенская боль:
окунулась душа в алкоголь.

За стихотворение голосовали: romni1714: 5 ; Людмила Витальева: 5 ; Игорь Гарде: 5 ; Сергей Колмыков: 5 ;