Автор: Классика_
Рейтинг автора: 61
Рейтинг критика: 268
Дата публикации - 23.09.2017 - 23:00
Другие стихотворения автора
Рейтинг 4.3
| Дата: 06.07.2016 - 22:42
Рейтинг 5
| Дата: 29.09.2013 - 00:11
Рейтинг 5
| Дата: 07.09.2013 - 21:08
Рейтинг 5
| Дата: 15.01.2015 - 18:06
Рейтинг 5
| Дата: 04.10.2013 - 14:53
Рейтинг 4.9
| Дата: 30.01.2014 - 18:43
Рейтинг 5
| Дата: 22.11.2013 - 23:32
Рейтинг 5
| Дата: 01.02.2014 - 18:01
Рейтинг 5
| Дата: 06.02.2014 - 22:48
Рейтинг 5
| Дата: 14.07.2021 - 15:52
Поиск по сайту
на сайте: в интернете:

Алексей Цветков

Алексей Петрович Цветков (родился 02.02.1947 года), русский поэт, прозаик, эссеист, критик и переводчик. Лауреат премии Андрея Белого (2007) и Русской премии (2011). В 1975 году был арестован и выслан из Москвы, и в том же году эмигрировал в США. Редактировал газету "Русская жизнь" в Сан-Франциско в 1976-1977 году. Учился в Мичиганском университете, защитил диссертацию (1983). Преподавал в колледже Дикинсон (штат Пенсильвания) русскую литературу.


* * *

С перрона сгребают взлохмаченный лед
Настырней мышиной возни.
Под вымерзшим куполом твой самолет
Зажег бортовые огни.

Гляжу, меж тоской, изначально простой,
И робостью странно двоим,
Как ты, не прощаясь, зеленой звездой
Восходишь над миром моим.

Над темной планетой в артериях рек
Смятенье колеблет весы.
В диспетчерской рубке пульсирует век,
Разъятый на дни и часы.

В прокуренном зале мигает табло.
Из гула растет тишина.
Оконный проем рассекает крыло
На два непохожих окна.

И надо стереть лихорадочный пот
И жизнь расписать навсегда,
Как если б вовеки на мой небосвод
Твоя не всходила звезда.


* * *

Серый коршун планировал к лесу.
Моросило, хлебам не во зло.
Не везло в этот раз Ахиллесу,
Совершенно ему не везло,

И копье, как свихнувшийся дятел,
Избегало искомых пустот.
То ли силу былую утратил,
То ли Гектор попался не тот.

Не везло Ахиллесу - и точка.
Черной радуги мокли столпы.
И Терсит, эта винная бочка,
Ухмылялся ему из толпы.

Тишина над судами летела,
Размывала печаль берега.
Все вернее усталого тела
Достигали удары врага.

Как по липкому прелому тесту
Расползались удары меча.
Эта битва текла не по тексту,
Вдохновенный гекзаметр топча.

И печаль переполнила меру,
И по грудь клокотала тоска.
Агамемнон молился Гомеру,
Илиаде молились войска.

Я растягивать притчу не стану,
Исходя вдохновенной слюной.
В это утро к ахейскому стану
Вдохновенье стояло стеной.

Все едино - ни Спарты, ни Трои,
Раскололи кифару и плуг.
Мы одни среди пролитой крови,
Мы одни - посмотрите вокруг.


* * *

И вновь, через годы, без боли и гнева,
Под северным небом нагим,
Прощай, моя участь, волшебница Ева,
Легко ли тебе за другим?

Ни строчки упрека, ни слова протеста -
Так пасмурно было вдвоем.
И нет в моем сердце вакантного места,
И нет его в сердце твоем.

Прощай, моя робость, украдка ночная,
Грозы говорливый перун
В том ласковом мире, где, жить начиная,
Я песней срывался со струн.

Где бережный шепот ресниц и вязанья,
Кольцо соколиных погонь,
Вечерних прогулок тропинка фазанья,
Зрачков обоюдный огонь.

Без соли в глазах, золотая свобода,
Без риска остаться одной, -
Спасибо за свет с твоего небосвода,
За воздух в решетке грудной.

Мне впору твой профиль на облаке высечь,
Чтоб памяти проще жилось.
Спасибо за имя твое среди тысяч,
За цвет отшумевших волос.

Прощай, моя вера. За синим Уралом
Закат растворил города,
И медленный год в этом воздухе алом
Лицо твое стер навсегда,

Чтоб новая жизнь поднималась и крепла
На смену ушедшей сестре.
Прощай, моя молодость, феникс из пепла,
Зеленая ветка в костре.


* * *

Разлуки истовые свечи
В сердцах пылают до венка.
Уже пароль повторной встречи
Впечатан в нашу ДНК.

Сознанье лопасти и снасти
Расправит в области иной,
И будет совестно отчасти,
Что мы грядущему виной.

Учись искусству прототипа
До пресеченья колеи,
Чтоб кривизной не прохватило
Тебя и оттиски твои.

Останься ветреным и свежим
До генетических глубин,
Подобно телу над манежем,
Когда отстегнут карабин.


* * *

На лавочке у парковой опушки,
Где мокнет мох в тенистых уголках,
С утра сидят стеклянные старушки
С вязанием в морщинистых руках.

Мне по душе их спорая работа,
Крылатых спиц стремительная вязь.
Я в этом сне разыскивал кого-то,
И вот на них гляжу, остановясь.

Одна клубки распутывает лихо,
Другая вяжет, всматриваясь вдаль,
А третья, как заправская портниха,
Аршинных ножниц стискивает сталь.

Мгновение неслышно пролетело,
Дымок подернул времени жерло.
Но вдруг они на миг прервали дело
И на меня взглянули тяжело.

В пустых зрачках сквозила скорбь немая,
Квадраты лиц - белее полотна.
И вспомнил я, еще не понимая,
Их греческие злые имена.

Они глядели, сумеречно силясь
Повременить, помедлить, изменить,
Но эта, третья, странно покосилась
И разрубила спутанную нить.


НЕВСКИЙ ТРИПТИХ

I

Дальше к западу гулкие стены,
Переплеты асфальтовых жил.
Так простимся по-доброму с теми,
Кто в отчизне меча не сложил.

Злобный ветер провыл над Сенатской,
Над сугробами воска-сырца.
Стали ментики - рванью солдатской,
Темным торфом - живые сердца.

Этот бич просвистел не случайно,
Никому не уйти от судьбы.
Вдоль дорог от Невы до Сучана
Черепа украшают столбы.

Провода запевают тугие,
Темный ливень с гранитной скулы.
Над лесами звенят литургии,
До небес полыхают стволы.

Дальше к западу зимнее небо,
Терема из костей возвели.
Я прошел этим городом гнева
От вокзала до края земли.

Я возник из декабрьской метели
С поцелуем судьбы на виске.
И столетние гвозди кряхтели
Подо мной в эшафотной доске.

II

Лунный ливень по выгнутым шеям,
Горький камень под крупом коня.
В этой бронзе и в камне замшелом
Не сыскать нас до судного дня.

Острова неподвижны и хмуры
В пароксизме корыстной тоски.
Мы - глазастое племя, лемуры,
Неприметного студня мазки.

Вьется облако раненой птицей,
На стволах - золотая пыльца.
Я устал от ночных репетиций
Леденящего душу конца.

Самолетик с серебряной ниткой
Пауком над фабричной трубой.
На рассвете у стрелки гранитной
Флегетона свинцовый прибой.

Ночь без шороха, дым без движенья,
Крик без голоса, выстрел ничей,
Как Помпеи в канун изверженья
С пересветом стеклянных очей.

Так смотри же до гибели зренья:
Нежный пепел ложится вокруг,
И мостов разведенные звенья -
Словно взмах остывающих рук.

III

Будь ты Иов собой или Каин -
Это имя сгорит между строк.
Человек обращается в камень,
Продлевается городу срок.

Пирамиды в удел знаменитым,
Некрологи в осьмушку листа.
Мы останемся невским гранитом
И чугунным скелетом моста.

Сентября колдовские парады,
С молотка пожелтевший товар.
Ты стоишь у садовой ограды,
По колени уйдя в тротуар.

Жухлый мрамор, сезонная раса,
Литосферы трагический гнет.
Нас оденут в листы плексигласа -
Только осень сильнее дохнет.

Фосфористые иглы бизаней,
Тишины нежилой водоем.
Раствори меня, рай обезьяний,
В неподатливом камне своем.

Над заливом - туман осторожный,
Над Васильевским - свод листовой.
Уложи меня, мастер дорожный,
В основанье твоей мостовой.


* * *

У лавки табачной и винной
В прозрачном осеннем саду
Ребенок стоит неповинный,
Улыбку держа на виду.

Скажи мне, товарищ ребенок,
Игрушка природных страстей,
Зачем среди тонких рябинок
Стоишь ты с улыбкой своей?

Умен ты, видать, не по росту,
Но все ж, ничего не тая,
Ответь, симпатичный подросток,
Что значит улыбка твоя?

И тихо дитя отвечает:
С признаньем своим не спеши.
Улыбка моя означает
Неразвитость детской души.

Я вырасту жертвой бессонниц,
С прозрачной ледышкой внутри.
Ступай же домой, незнакомец,
И слезы свои оботри.


* * *

Зачем же ласточки старались?
Над чем работали стрижи?
Так быстро в воздухе стирались
Тончайших крыльев чертежи.

Так ясно в воздухе рябило -
И вот попробуй, перечти.
Так моментально это было -
Как будто не было почти.

И мы вот так же для кого-то
Плели в полете кружева.
Но крыльев тонкая работа
Недолго в воздухе жива.

К чему пророческие позы
Над измусоленным листом?
Мы только ласточки без пользы
В ничейном воздухе пустом.


* * *

Пой, соломинка в челюсти грабель!
Уцелевшие - наперечет.
Вот судьбы цилиндрический кабель
Из заплечной катушки течет.

Пой, травинка в зубастом железе,
Тереби уплывающий грунт.
В электрическом тонком надрезе -
Тишины кристаллический труд.

Телеграфная Божья гитара,
Одуванчика сорванный крик.
В цилиндрической песне металла
Круговые сеченья впритык.

В наслоениях млечного сока
Сквозь степной журавлиный помет
Возникает течение тока,
Электрический голос поет.

И недаром в обрыве теченья,
Где озоном мой воздух запах,
Я судьбы круговые сеченья
В искалеченных стиснул зубах.


* * *

В похвальбу, из пустого геройства
Нелюдские предпринял труды
Архитектор земного устройства,
Пиротехник песка и воды.

Как подумаешь, сколько добра там
Перетрачено желтым цветком -
Не возьмешь перекоса домкратом,
Надо сваи менять целиком.

Надо сделать прямее и чище,
Дорожа наступающим днем,
Невысокое наше жилище,
Чтобы ветру понравилось в нем.


* * *

Земли доверчивая груда,
Пространства синяя тетрадь.
Приходит лето ниоткуда
Пропащим воздухом играть.

Легко устроена природа,
Послушны ветру облака,
Но нет у воздуха приплода,
Как у оленя и быка.

И в синеве его безрукой,
Как атлантический залив,
Мы дышим полною разлукой,
Глаза ненужные закрыв.

Свети, слепой и синеокий,
Над кровеносной пустотой,
Июльский воздух одинокий,
Осколок памяти святой.


* * *

В тот год была неделя без среды
И уговор, что послезавтра съеду.
Из вторника вели твои следы
В никак не наступающую среду.

Я понимал, что это чепуха,
Похмельный крен в моем рассудке хмуром,
Но прилипающим к стеклу лемуром
Я говорил с тобой из четверга.

Висела в сердце взорванная мина.
Стояла ночь, как виноватый гость.
Тогда пришли. И малый атлас мира
Повесили на календарный гвоздь.

Я жил, еще дыша и наблюдая,
Мне зеркало шептало: "Не грусти!"
Но жизнь была как рыба молодая,
Обглоданная ночью до кости, -

В квартире, звездным оловом пропахшей,
Она дрожала хордовой струной.
И я листок твоей среды пропавшей
Подклеил в атлас мира отрывной.
Среда была на полдороге к Минску,
Где тень моя протягивала миску
Из четверга, сквозь полог слюдяной.

В тот год часы прозрачные редели
На западе, где небо зеленей, -
Но это ложь. Среда в твоей неделе
Была всегда. И пятница за ней,

Когда сгорели календарь и карта.
И в пустоте квартиры неземной
Я в руки брал то Гуссерля, то Канта,
И пел с листа. И ты была со мной.


* * *

Спасибо сказавшему слово
в сенате обеих столиц,
где памятник цезарю слоно-
подобный, как время, стоит.

Валдайско-балтийская площадь
в себя - винтовое окно,
и, как августейшая лошадь,
из двух ипостасей - одно.

В какой свою музу ни тискай
из коек, у бронзовых морд
для всей византийско-латинской
словесности светит аборт.

Осанна - поющим без титра
Садко пузырями со дна,
когда от Босфора до Тибра
молочная речь голодна.


* * *

Две недели без перемен
я любил тебя Мэри-энн.
Две недели без лишней крови
по отвесной ступал кайме,
как лунатик на скате кровли,
с недокрученным сном в уме.

В продолжение этих дней
становилась мне все видней,
проявляясь, как бледный снимок,
пропасть яви у самых ног,
но, пока ты мне резче снилась,
я уйти от тебя не мог.

Ты была, словно краткий плен,
больше нет тебя Мэри-энн.
Мы впотьмах потеряли связку,
заблудились в печном дыму,
и до нас написали сказку
про Герасима и Муму.


* * *

Рано утром над рекой слышен топот конский.
Дует в долгую трубу храбрый инвалид.
Семафорит палашом герцог Веллингтонский,
Бонапарта сей секунд одолеть велит.

Император Александр крепко держит слово,
зря не мелет языком, словно канарей.
Он загнал своих орлов аж под Ватерлоо,
чтоб совместно защищать братских королей.

Государь хорош собой и любим в народе.
Он монархам всей земли - как братан родной.
Наливает Меттерних графу Нессельроде,
за победу, говорит, ебнем по одной.

Бонапарт своих штабных материт безбожно.
Пушки ядрами плюют, кровь бежит рекой.
Нессельроде - не дурак, за победу - можно,
Но нащупал артишок бдительной рукой.

На Елене на святой меблируют домик.
Узурпатору - хана, - нанесли урон.
Вы пожалуйте в Париж, гражданин Людовик,
возведите организм на бурбонский трон.

Меттерних упал в салат, - спирт шибает в бошку.
Нессельроде кличет баб: рад прилечь с любой.
Аракчеев достает хохломскую ложку,
ест ботвинью из ковша, - некрасив собой.


* * *

Писатель где-нибудь в Литве
напишет книгу или две.
Акын какой-нибудь аджарский
уйдет в медалях на покой, -
торчать, как Минин и Пожарский,
с удобно поднятой рукой.

Не зря гремит литература,
и я созвездием взойду,
когда спадет температура
в зеленом бронзовом заду.

Мелькнет фамилия в приказе,
и поведут на якоря,
победно яйцами горя,
на мельхиоровом пегасе.

Дерзай, непризнанный зоил,
хрипи животною крыловской.
Недолго колокол звонил,
чтоб встать на площади кремлевской.

Еще на звоннице мирской
возьмешь провидческую ноту,
еще барбос поднимет ногу
у постамента на Тверской.


* * *

Пока страна под мерином худым
разводит ноги до кровавых пятен,
мы до инцеста любим отчий дым,
и труп отца нам сладок и приятен.

Сограждане, содомляне, орлы,
закладывайте мерина в поездку,
не то как раз президиум орды
поставит в кулинарную повестку

пленарный завтрак всех колен и рас,
содружество портвейна и солянки.
Трубит оркестр прощание славянки
с евреями, по счастью, в этот раз.

Державный смотр - досужим иокастам.
Играй в штанах, могучий кладенец,
пока славянка стонет под оркестром,
и красного в стакане - по венец.


* * *

На пыльных равнинах Невады
в урочище адских огней
мы гибели были не рады
и втайне жалели о ней.

В тифозном провале Небраски
сквозь оспенно-млечный ручей
кончины чрезмерные краски
горчат в катаракте очей.

Мы тщетное небо просили
ознобом костей не ленить,
но не было в сердце России,
которую проще винить.

Прощайте, голубки ГУЛАГа,
гортанный авгур монпелье,
богемных мгновений бумага,
почетные речи в петле.

Ландшафт ослепительно солон
у врат радаманта сиречь,
где негде провидческим совам
мышей вдохновенья стеречь.

Невадские в перьях красотки,
жуки под тарусской корой,
и нет объясненья в рассудке
ни первой судьбе, ни второй.


* * *

Судьба была сметана,
картофельный обрыв,
над ней лицо светало,
все челюсти открыв.

В желудке пело эхо,
не тяготясь бедой,
что иго - это эго
со всей его едой,

что прах - его иконы
и голос не силён,
пока в юдоль икоты
рассудок поселен.

На этот сон великий,
дурманные луга
будильник всех религий
нацелен из угла,

чтоб спящий губы вытер,
ногой поправил стул,
сложил штаны и свитер
и свет со свечки сдул.


* * *

На шоссе убит опоссум, -
не вернется он с войны.
Человек лежит - обоссан -
в сентрал-парке у воды.

Второпях портвейну выпил,
не подарок он семье,
и моча его, как вымпел,
тонко вьется по земле.

Спят проспекты и соборы,
воры движутся с работы,
с толстой книгой и огнем
ходит статуя свободы,
грустно думает о нем.

Сны плывут в своей заботе,
как фонарные шары,
в сентрал-парке на заборе
сохнут ветхие штаны.

Вянут юноши в пороке,
делят девушки барыш,
спит опоссум на дороге.
Засыпай и ты, малыш.


* * *

Декабрьское хмурится в тучах число,
дворы воровато безглазы,
дорогу домой до бровей занесло, -
закладывать тройку без мазы.

Откупорим сдуру бутылку вина,
в печи пошуруем железкой,
но с подлинным ночь с оборота верна,
хоть зеркало к фене растрескай.

Такие на ум парадоксы придут
с мадеры в декабрьском бреду нам,
что будто и дом наш, и этот приют
Тургеневым точно придуман,

что даже в устройстве природы самой
знакомое видим перо мы.
И нет под снегами дороги домой
в твердыню полярной плеромы.


* * *

Переломы срастаются мигом,
сколько боли на детство ни трать,
древнегреческим фоном и мифом
в дневниковую канет тетрадь.

Будет мрамор текуч, как известка,
упразднят временную шкалу,
и скелет небольшого подростка
в инвентарном пропишут шкафу.

Незабвенные кольки и лидки,
вопросительный шелест осин,
сторона, где до памятной линьки
аккуратную кожу носил.

В хладобойне хрусталики зренья
вместе с телом снимают с телка,
материнского времени звенья
из-за пыльного видим стекла.

Коновод калидонской потехи
головней уязвленный в стегно
невозвратно записан в потери, -
созерцать вековое стекло.


* * *

В полдневную темень на страшном ветру
потухшее тело чернело вверху,
но те, что расправу вершили,
еще разойтись не спешили.

Один милосердно - ускорить финал -
меж ребер копье на полпяди вогнал,
по личной какой-то причине
приход облегчая кончине.

С душой эта плоть расквиталась давно,
но жалу копья поддалась все равно,
кровавую выплеснув воду
на шлемы латинскому взводу.

Поодаль, безгласные стиснув уста,
ждал отрок, которому прямо с креста
он мать поручал, умирая,
и Петр, и Мария вторая.

От стен, где вчера он учил, невредим
состав омовенья принес никодим,
в льняную укутали робу
и стражей приставили к гробу.

Уже овчары поднимали жезлы,
пасхальную снедь собирали в узлы,
и ангел его благовестный
на склон поднимался окрестный.

Но думалось в горестной спешке Петру,
что незачем в храм приходить поутру,
что время готовиться к тратам,
вернуться на промысел с братом.

Еще не гасила Мария огня,
вперясь в непроглядную стену,
еще в обещание третьего дня
не верилось крестному тлену.


* * *

В ложбине - станция, куда сносить мешки.
Всей осени макет дрожит, в жару твердея.
Двоюродных кровей проклятия смешны:
не дядя-де отнюдь тебе я.

В промозглом тамбуре пристройся и доспи.
На совесть выстроили вечности предбанник.
Что ж, дядю, видимо, резон убрать с доски, -
пржевальский зубр ему - племянник.

Ты, царь, живи один, правительство ругай.
Ажурный дождь маршрут заштриховал окрестный.
Одна судьба - Сургут, другая - смерть-Тургай.
В Вермонте справим день воскресный.

Я знаю, - озеро - лазурный глаз земли.
Нимроды на заре натягивают луки,
но за полночь в траве прибрежные зверьки
снуют, как небольшие люди.

Нет, весь я не умру, душа моя слегка
над трупом воспарит, верни ее, а ну-ка…
Из жил же и костей вермонтского зверька
провозгласит себе наука.

Се дяде гордому вся спесь его не впрок.
Нас уберут равно левкоем и гвоздикой,
и будем мы - олень, и вепрь, и ныне дикий
медведь, и друг степей - сурок.


* * *

Теплый вечер дождями умыт,
ветер кроны янтарные вытер,
кто-то в парке сегодня убит,
я прошел стороной и не видел.

Не клинок, так любовь и вино
обеспечат плиту и ограду,
потому что природой дано
совершить нам любую неправду.

Весь в ромашках редеющих трав,
мало света и счастья немного,
этот мир перед нами не прав, -
мы здесь - пасынки слабого бога.

Заведу расшивную тетрадь -
черный бархат на алой подкладке,
чтобы всех, кто рожден умирать,
занести в алфавитном порядке.

Для каких-нибудь лучших веков,
где судьба осторожней и строже, -
бродский проффер, сопровский цветков,
и ромашки… и бабочки тоже.


* * *

В ржавом остове вокзала
тень струила невода,
зубы редкие вонзала
прямо в горло немота.

Здесь, забыв собой гордиться,
хрипло дышит человек,
словно тусклая водица,
ночь сочится из-под век.

Каждый зев привержен зелью,
жизнь диктует где поддать.
Никогда на эту землю
не сходила благодать.

Ночь - река с проворной грустью
постепенно сносит к устью
шелудивых и увечных -
население баржи.
В протяженье каботажа
экипаж постигла лажа,
неприятели природы -
эти шлюхи и бомжи.

Почему на пристань леты
с детства выданы билеты?
Почему еще в полете
чайки загодя мертвы?
Сколько глаз к стеклу ни липни,
там пургу сменяют ливни,
а потом прикроют веки
санитары и менты.

Сказка лживая связала
жалких жителей вокзала,
рай курортный с пыльной фрески
жизни требует взамен.
Всюду - пальмы, посмотрите,
сбоку - буквы на иврите
для пригожих и умытых -
древней радуги завет.

Я войду и буду краток:
миновало время пряток,
миру времени - в обрез,
бейте в бубны, - я воскрес.


* * *

Нас ночь разводила и наспех совала в метро,
там пристален люд и народ астеничен рабочий.
В коротком углу - приблизительно я или кто
плечами впечатан в молву и мурлом неразборчив.

Какой-то он давний, по виду - двойник отставной,
чей пульс пеленгуя, часы отбивают победу,
но нет постепенно, которые были со мной,
и негде добиться, куда я так тщательно еду.

Бузило нетрезвых, когда нас пускали в метро,
числом человек молодежи, в ком знания шатки,
пока в переулках по сущие бедра мело
их нежную внутренность, то бишь и не было шапки.

Назад в эту зиму вморожен, как столп соляной.
Дворы бездыханны, и снежные игры все те же,
но где отовсюду, которые были со мной,
и не были даже которые, тоже все реже.

Я вырасту бродским природы, я всех сберегу,
разборчивой речью с прилавков шумя тиражами,
кто там на излете маршрута дрожали в снегу,
дружили однажды, чтоб с песней в метро провожали.

Портвейна рубин или спасской жирафья звезда,
где смех вам не молк, и с барханов сахары заметно
пусть светит оттуда, какие вы были всегда,
а мне до конечной в ночи обо всех незабвенно.


* * *

Резкий стрелец, винторогие в тучах самцы
мчатся по корту сквозь рокот копыт гербиворов.
Море - праматерь миров - заголяет сосцы
вверх водолею, и ветра ревнителен норов.

В каждой воде существует исток вещества, -
слепо судьбу сортирует на глину и камни.
Делит клепсидра количеством крат без числа
срок твой на капли.

Вот и короткое впору теперь истекло,
прибыли плавно, велите куда обещали.
Кто разберется с разбега - не лгун ли стекло,
или позвольте на выход реально с вещами.

Зоркий стрелец, возлежа подле девы-жены,
целит где липы желты и алеет калина.
Сумерки страсти, и сверху навзлет сражены
камни и глина.

Гром - в роговицу, предсердие - на языке,
влага внутри солона, или долг водолею.
Долго предсмертие длится, и звук - на замке,
шепчется воздух, но имени не одолею.

Высветит благо, что взгляд за порогом острей.
Воин в стропилах зари ублажает подругу,
где персонажи ненужных надежд и страстей
мчатся по кругу.


СЧИТАЛОЧКА

Свет гасите: раз два три.
Кто не спрятался, - умри,
кто не умер, будет хуже.
У жука скелет - снаружи,
у тебя скелет - внутри.

Сложим детские стихи
про уклейку из ухи.
Где в четверг червей копали,
корни ссохлись и пропали,
запаршивели верхи.

Поступать привыкли так:
на глаза кладут пятак,
типа музыку играют.
От любви не умирают, -
умирают просто так.

Прежде женятся вдвоём,
обзаводятся тряпьём,
в бочках мучают селёдку.
Жалко девочку-сиротку, -
мячик - в речку и убьём.

Результат всего вреда -
зев беззуб, мозоль тверда.
На звонки не отвечают,
свет погас и не включают.
Это где же мы тогда?

Новый круг: считаем раз,
открываем на ночь газ.
А у них в квартире Коля
околел от алкоголя,
Света догу отдалась.

Видишь правду, мигом спрячь, -
будешь нем, а я незряч.
Тишина - на белом свете:
тише мыши, тише дети,
тише, Танечка, не плачь.


ФИГУРА УМОЛЧАНИЯ

Вначале нас лучом несло к тельцу,
как журавлей - на зимний юг лечебный,
ажурную протонную пыльцу
с искрой на срезах квантовых сечений.

Всё сходится - здесь пусто и черно,
но не толкуй метафору превратно, -
есть многое на свете, для чего
не сыщешь слов на вашем эсперанто.

Ты говоришь, - внизу мы были сном,
но что такое сон, что значит были
колонны душ, пошедшие на слом,
мертвы вернее, чем автомобили.

Как жаль, что раньше речь текла, терпя
и тишину, изнемогала людям.
Теперь земля, где я любил тебя,
оставлена, но тосковать не будем.

Нет лучше - луч в ничто, до чьих глубин
тьмы ходиков не достучится дятел.
Я угадал, я так тебя любил,
что весь язык на умолчанье тратил.

В толпе автомобилей и планет,
где плакали в плену и жили в коже,
лиха беда, что воскресенья нет,
важнее, что исчезновенья тоже.

Пора искрить в бесшумной пустоте,
раз прежний мир притворной жизнью занят.
И спят в разлуке временные те,
кем были мы, и кто о нас не знает.


ЖАРА

Жара - на пасеке и пруд,
в пруду - кувшинки.
Кругом - пунктир кротовых груд
и жаб ужимки.

Взмывает певчая пчела
в зенит ретиво.
От сотен тысяч пчёл черна
вся перспектива.

Отхлынут, крыльями вертя,
отливом в улей.
Я там с отцом гостил - дитя,
теперь он умер.

Трава - в овалах жабьих ртов,
вся жизнь и сложность.
Фортификация кротов -
ужей возможность.

Я тоже, может быть, умру,
раз жить так жарко.
Лицом - в пчелиную пургу
уже не жалко.

Так лучше, может быть, шагну,
чем в дырку дула,
в тоннель, где в прежнюю жару
черно от гула.


ПТИЦА

Нам эти варвары казались выходом.

К. Кавафис

Сенаторы, эквиты и квириты,
я вижу в этот чёрный час тоски,
что многие пришли сюда небриты,
и на ногах - непарные носки.

Поскольку обстоятельства прижали,
согнав с постелей к форуму гуртом,
прошу хотя бы застегнуть пижамы, -
доспехи будем доставать потом.

Я объясню вам вкратце, в чём - беда,
доходчиво и внятно, как всегда.
Я тут впотьмах спускался подкрепиться
холодной бужениной и угрём,
как вдруг стальная прилетела птица,
в дверях - уполномоченные лица,
и говорят, что нынче мы умрём.

Тут слово "лица" не вполне на месте,
взопрел, как мышь, и ходу к алтарю.
Вы с транспарантом в центр пока не лезьте,
товарищи, кому я говорю.

Мы рождены для песни и борьбы,
мы - не рабы, одни рабы, рабы…
О чём бишь, да садится птица наземь,
прошу без лишних реплик и соплей, -
давление сравняли и вылазим
из амфоры аргоновой своей.

У них везде какой-то тальник, ельник,
патруль угомонили на суку.
Какой я консул, я, ребята, - мельник,
пространство растирающий в муку.

Младенца - в майонез, форшмак из старца,
взять угол восхождения, и - в путь.
Не рыбы - мы, а рождены для танца,
чтоб вентилировал головогрудь.

Начальник навигационной группы -
координаты выхода из тьмы,
всем прочим - марш, и штабелями трупы,
хотя смешно, что эти трупы - мы.
Кто не согласен, - чемодан, вокзал,
рудник на Денебе. Я всё сказал.


ВЗЯТИЕ ХРИСТА ПОД СТРАЖУ

Как же всё-таки отважно
на пределе смертных сил
живописец Караваджо
нам Христа изобразил.

Почему его Иуда
опаляет болью глаз, -
автор взял его оттуда,
где живёт любой из нас.

Сами, с близкими любезны,
к власти с рапортом спеша,
автор знал, в какие бездны
опускается душа.

Мы в глаза пылаем людям,
точно чёрный водоём,
тем любимых крепче любим,
чем скорее предаём.

Страшно слышать стук наутро,
горло - в петлю и умри,
автор вычислил, как будто,
кто такие мы внутри.

Все художники - убийцы,
хоть висят они везде -
в Прадо Лувре и в Уффици,
а не в поле на кресте.

Римляне или испанцы,
кровь - ручьями со стены,
алой липкой болью пальцы
перед казнью сплетены.

За стихотворение голосовали: olenvik: 5 ; Ingmar Dawigadow: 5 ; Игорь Гарде: 5 ; Таракан Чик: 5 ;

  • Currently 5.00/5

Рейтинг стихотворения: 5.0
4 человек проголосовало

Голосовать имеют возможность только зарегистрированные пользователи!
зарегистрироваться

 

Добавить свой комментарий:
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи
  • Таракан Чик   ip адрес:213.87.137.208
    дата:2017-09-24 12:55

    Пока не все прочел, но дочитаю.
    Очень интересно.

    "Раствори меня, рай обезьяний..." - потрясающая строчка!

    И таких метких фраз у него - в каждом стихе.

    Спасибо за стихи!
  • Игорь Гарде   ip адрес:37.146.153.245
    дата:2017-09-24 15:20

    довольно интересны поэт, хоть я предпочитаю стихи Гандельсмана. Показалось, что некоторые слова необязательны, заменяемы. Но "рай обезьяний" жесть!
  • Игорь Гарде   ip адрес:37.146.153.245
    дата:2017-09-24 15:20

    извиняюсь за опечатки. Клава не все пропечатывает
  • Ingmar Dawigadow   ip адрес:171.33.254.36
    дата:2017-09-30 18:54

    Удивительно, что в конце 20 века кто-то из поэтов добивался успеха.