Александр Кушнер

Александр Семёнович Кушнер, (родился 14.09.1936 в городе Ленинграде), русский поэт. Автор около 50 книг стихов и ряда статей о классической и современной русской поэзии, собранных в семи книгах. Лауреат государственной премии Российской Федерации.


БЕЛЫЕ НОЧИ

Пошли на убыль эти ночи,
Ещё похожие на дни.
Ещё кромешный полог, скорчась,
Приподнимают нам они,

Чтоб различали мы в испуге,
Клонясь к подушке меловой,
Лицо любви, как в смертной муке
Лицо с закушенной губой.


* * *

Бледнеют закаты,
Пустеют сады
От невской прохлады,
От яркой воды.

Как будто бы где-то
Оставили дверь
Открытой - и это
Сказалось теперь.

И чувствуем сами:
Не только у ног,
Но и между нами
Прошел холодок.

Как грустно! Как поздно!
Ты машешь рукой.
И город - как создан
Для дружбы такой.

Он холод вдыхает
На зимний манер
И сам выбирает
Короткий размер.

И слово "холодный",
Снежиночка, пух,
Звучит - как "свободный"
И радует слух.


* * *

Бог семейных удовольствий,
Мирных сценок и торжеств,
Ты, как сторож в садоводстве,
Стар и добр среди божеств.

Поручил ты мне младенца,
Подарил ты мне жену,
Стол, и стул, и полотенце,
И ночную тишину.

Но голландского покроя
Мастерство и благодать
Не дают тебе покоя
И мешают рисовать.

Так как знаем деньгам цену,
Ты рисуешь нас в трудах,
А в уме лелеешь сцену
В развлеченьях и цветах.

Ты бокал суёшь мне в руку,
Ты на стол швыряешь дичь
И сажаешь нас по кругу,
И не можешь нас постичь!

Мы и впрямь к столу присядем,
Лишь тебя не убедим,
Тихо мальчика погладим,
Друг на друга поглядим.


* * *

Быть нелюбимым! Боже мой!
Какое счастье быть несчастным!
Идти под дождиком домой
С лицом потерянным и красным.

Какая мука, благодать
Сидеть с закушенной губою,
Раз десять на день умирать
И говорить с самим собою.

Какая жизнь - сходить с ума!
Как тень, по комнате шататься!
Какое счастье - ждать письма
По месяцам - и не дождаться.

Кто нам сказал, что мир у ног
Лежит в слезах, на всё согласен?
Он равнодушен и жесток.
Зато воистину прекрасен.

Что с горем делать мне моим? -
Спи. С головой в ночи укройся.
Когда б я не был счастлив им,
Я б разлюбил тебя. Не бойся!


* * *

В тот год я жил дурными новостями,
Бедой своей, и болью, и виною.
Сухими, воспалёнными глазами
Смотрел на мир, мерцавший предо мною.

И мальчик не заслуживал вниманья,
И дачный пес, позёвывавший нервно.
Трагическое миросозерцанье
Тем плохо, что оно высокомерно.


ВАЗА

На античной вазе выступает
Человечков дивный хоровод.
Непонятно, кто кому внимает,
Непонятно, кто за кем идёт.

Глубока старинная насечка.
Каждый пляшет и чему-то рад.
Среди них найду я человечка
С головой, повёрнутой назад.

Он высоко ноги поднимает
И вперед стремительно летит,
Но как будто что-то вспоминает
И назад, как в прошлое, глядит.

Что он видит? Горе неуместно.
То ли машет милая рукой,
То ли друг взывает - неизвестно!
Оттого и грустный он такой.

Старый мастер, резчик по металлу
Жизнь мою в рисунок разверни,
Я пойду кружиться до отвала
И плясать не хуже, чем они.

И в чужие вслушиваться речи,
И под бубен прыгать невпопад,
Как печальный этот человечек
С головой, повёрнутой назад.


ВЕЛОСИПЕДНЫЕ ПРОГУЛКИ

Велосипедные прогулки!
Шмели и пекло на просёлке.
И солнце, яркое на втулке,
Подслеповатое - на ёлке.

И свист, и скрип, и скрежетанье
Из всех кустов, со всех травинок,
Колёс приятное мельканье
И блеск от крылышек и спинок.

Какой высокий зной палящий!
Как этот полдень долго длится!
И свет, и мгла, и тени в чаще,
И даль, и не с кем поделиться.

Есть наслаждение дорогой
Ещё в том смысле, самом узком,
Что связан с пылью, и морокой,
И каждым склоном, каждым спуском.

Кто с сатаной по переулку
Гулял в старинном переплёте,
Велосипедную прогулку
Имел в виду иль что-то вроде.

Где время? Съехав на запястье,
На ремешке стоит постыдно.
Жара. А если это счастье,
То где конец ему? - Не видно.


* * *

Вот я в ночной тени стою
Один в пустом саду.
То скрипнет тихо дверь в раю,
То хлопнет дверь в аду.

А слева музыка звучит
И голос в лад поёт.
А справа кто-то все кричит
И эту жизнь клянёт.


* * *

Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.

Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет.

Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в трюме, в полутьме?

Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время - это испытанье.
Не завидуй никому.

Крепко тесное объятье.
Время - кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас - его черты и складки,
Приглядевшись, можно взять.


* * *

Все эти страшные слова: сноха, свекровь,
Свёкор, тёща, деверь, зять и, боже мой, золовка -
Слепые, хриплые, тут ни при чём любовь,
О ней, единственной, и вспоминать неловко.

Смотри-ка, выучил их, сам не знаю как.
С какою радостью, когда умру, забуду!
Глядят, дремучие, в непроходимый мрак,
Где душат шёпотом и с криком бьют посуду.

Ну, улыбнись! Наш век, как он ни плох, хорош
Тем, что, презрев родство, открыл пошире двери
Для дружбы, выстуженной сквозняками сплошь.
Как там у Зощенко? Прощай, товарищ деверь!

Какой задуман был побег, прорыв, полёт,
Звезда - сестра моя, к другим мирам и меркам,
Не к этим, дышащим тоской земных забот
Посудным шкафчикам и их поющим дверкам!

Отдельно взятая, страна едва жива.
Жене и матери в одной квартире плохо.
Блок умер. Выжили дремучие слова:
Свекровь, свояченица, кровь, сноха, эпоха.


ГРАФИН

Вода в графине - чудо из чудес,
Прозрачный шар, задержанный в паденье!
Откуда он? Как очутился здесь,
На столике, в огромном учрежденье?

Какие предрассветные сады
Забыли мы и помним до сих пор мы?
И счастлив я способностью воды
Покорно повторять чужие формы.

А сам графин плывёт из пустоты,
Как призрак льдин, растаявших однажды,
Как воплощенье горестной мечты
Несчастных тех, что умерли от жажды.

Что делать мне? Отпить один глоток,
Подняв стакан? И чувствовать при этом,
Как подступает к сердцу холодок
Невыносимой жалости к предметам?

Когда сотрудница заговорит со мной,
Вздохну, но это не её заслуга.
Разделены невидимой стеной,
Вода и воздух смотрят друг на друга...


* * *

Два лепета, быть может бормотанья,
Подслушал я, проснувшись, два дыханья.
Тяжелый куст под окнами дрожал,
И мальчик мой, раскрыв глаза, лежал.

Шли капли мимо, плакали на марше.
Был мальчик мал, куст был намного старше.
Он опыт свой с неведеньем сличил
И первым звукам мальчика учил.

Он делал так: он вздрагивал ветвями,
И гнал их вниз, и стлался по земле.
А мальчик то же пробовал губами,
И выходило вроде "ле-ле-ле"

И "ля-ля-ля". Но им казалось: мало!
И куст старался, холодом дыша,
Поскольку между ними не вставала
Та тень, та блажь по имени душа.

Я тихо встал, испытывая трепет,
Вспугнуть боясь и лёгкий детский лепет,
И лепетанье листьев под окном -
Их разговор на уровне одном.


ДВА НАВОДНЕНИЯ

Два наводненья, с разницей в сто лет,
Не проливают ли какой-то свет
На смысл всего? Не так ли ночью тёмной
Стук в дверь не то, что стук двойной, условный.

Вставали волны так же до небес,
И ветер выл, и пена клокотала,
С героя шляпа лёгкая слетала,
И он бежал волне наперерез.

Но в этот раз к безумью был готов,
Не проклинал, не плакал. Повторений
Боялись все. Как некий скорбный гений,
Уже носился в небе граф Хвостов.

Вольно же ветру волны гнать и дуть!
Но волновал сюжет Серапионов,
Им было не до волн - до патефонов,
Игравших вальс в Коломне где-нибудь.

Зато их внуков, мучая и длясь,
Совсем другая музыка смущала.
И с детства, помню, душу волновала
Двух наводнений видимая связь.

Похоже, дважды кто-то с фонаря
Заслонку снял, а в тёмном интервале
Бумаги жгли, на балах танцевали,
В Сибирь плелись и свергнули царя.

Вздымался вал, как схлынувший точь-в-точь
Сто лет назад, не зная отклонений.
Вот кто герой! Не Пётр и не Евгений.
Но ветр. Но мрак. Но ветреная ночь.


* * *

Декабрьским утром чёрно-синим
Тепло домашнее покинем
И выйдем молча на мороз.
Киоск фанерный льдом зарос,
Уходит в небо пар отвесный,
Деревья бьёт сырая дрожь,
И ты не дремлешь, друг прелестный,
А щёки варежкою трёшь.

Шёл ночью снег. Скребут скребками.
Бегут кто тише, кто быстрей.
В слезах, под тёплыми платками,
Проносят сонных малышей.
Как не похожи на прогулки
Такие выходы к реке!
Мы дрогнем в тёмном переулке
На ленинградском сквозняке.

И я с усилием привычным
Вернуть стараюсь красоту
Домам, и скверам безразличным,
И пешеходу на мосту.
И пропускаю свой автобус,
И замерзаю, весь в снегу,
Но жить, покуда этот фокус
Мне не удался, не могу.


* * *

Какое счастье, благодать
Ложиться, укрываться,
С тобою рядом засыпать,
С тобою просыпаться!

Пока мы спали, ты и я,
В саду листва шумела
И неба тёмные края
Сверкали то и дело.

Пока мы спали, у стола
Чудак с дремотой спорил,
Но спал я, спал, и ты спала,
И сон всех ямбов стоил.

Мы спали, спали, наравне
С любовью и бессмертьем
Давалось даром то во сне,
Что днём - сплошным усердьем.

Мы спали, спали, вопреки,
Наперекор, вникали
В узоры сна и завитки,
В детали, просто спали.

Всю ночь. Прильнув к щеке щекой.
С доверчивостью птичьей.
И в беззащитности такой
Сходило к нам величье.

Всю ночь в наш сон ломился гром,
Всю ночь он ждал ответа:
Какое счастье - сон вдвоём,
Кто нам позволил это?


* * *

Когда тот польский педагог,
В последний час не бросив сирот,
Шёл в ад с детьми, а новый Ирод
Торжествовать злодейство мог,

Где был любимый вами бог?
Или, как думает Бердяев,
Он самых слабых негодяев
Слабей, заоблачный дымок?

Так, тень среди других теней,
Чудак, великий неудачник.
Немецкий рыжий автоматчик
Его надёжней и сильней,

А избиением детей
Полны библейские преданья,
Никто особого вниманья
Не обращал на них, ей-ей.

Но философии урок
Тоски моей не заглушает,
И отвращенье мне внушает
Нездешний этот холодок.

Один возможен был бы бог,
Идущий в газовые печи
С детьми, под зло подставив плечи,
Как старый польский педагог.


* * *

Когда я очень затоскую,
Достану книжку записную.
И вот ни крикнуть, ни вздохнуть, -
Я позвоню кому-нибудь.
О, голоса моих знакомых!
Спасибо вам, спасибо вам
За то, что в трудном переплёте
Любви и горя своего
Вы забывали, как живёте,
Вы говорили: "Ничего".
И за обычными словами
Была такая доброта,
Как будто бог стоял за вами
И вам подсказывал тогда.


КРУЖЕВО

Суконное с витрины покрывало
Откинули - и кружево предстало
Узорное, в воздушных пузырьках.
Подобье то ли пены, то ли снега.
И к воздуху семнадцатого века
Припали мы на согнутых руках.

Притягивало кружево подругу.
Не то чтобы я предпочел дерюгу,
Но эта роскошь тоже не про нас.
Про Ришелье, сгубившего Сен-Мара.
Воротничок на плахе вроде пара.
Сними его - казнят тебя сейчас.

А всё-таки как дышится! На свете
Нет ничего прохладней этих петель,
Сквожений этих, что ни назови.
Узорчатая иглотерапия.
Но и в стихах воздушная стихия
Всего важней, и в грозах, и в любви.

Стих держится на выдохе и вдохе,
Любовь - на них, и каждый сдвиг в эпохе.
Припомните, как дышит ночью сад!
Проколы эти, пропуски, зиянья,
Наполненные плачем содроганья.
Что жизни наши делают? - Сквозят.

Опомнимся. Ты, кажется, устала?
Суконное накинем покрывало
На кружево - и кружево точь-в-точь
Песнь оборвет, как песенку синица,
Когда на клетку брошена тряпица:
День за окном, а для певуньи - ночь.


* * *

Кто-то плачет всю ночь.
Кто-то плачет у нас за стеною.
Я и рад бы помочь -
Не пошлёт тот, кто плачет, за мною.

Вот затих. Вот опять.
- Спи, - ты мне говоришь, - показалось.
Надо спать, надо спать.
Если б сердце во тьме не сжималось!

Разве плачут в наш век?
Где ты слышал, чтоб кто-нибудь плакал?
Суше не было век.
Под бесслёзным мы выросли флагом.

Только дети - и те,
Услыхав: "Как не стыдно?" - смолкают.
Так лежим в темноте.
Лишь часы на столе подтекают.

Кто-то плачет вблизи.
- Спи, - ты мне говоришь, - я не слышу.
У кого ни спроси -
Это дождь задевает за крышу.

Вот затих. Вот опять.
Словно глубже беду свою прячет.
А начну засыпать,
- Подожди, - говоришь, - кто-то плачет!


МОНТЕНЬ

Монтень вокруг сиянье льёт,
Сверкает череп бритый,
И, значит, вместе с ним живёт
Тот брадобрей забытый.

Монтеня душат кружева
На сто второй странице -
И кружевница та жива,
И пальчик жив на спице.

И жив тот малый разбитной,
А с ним его занятье,
Тот недоучка, тот портной,
Расшивший шёлком платье.

Едва Монтень раскроет рот,
Чтоб рассказать о чести,
Как вся компания пойдёт
Болтать с Монтенем вместе.

Они судачат вкривь и вкось,
Они резвы, как дети.
О лжи. О снах. О дружбе врозь.
И обо всём на свете.


* * *

Не занимать нам новостей!
Их столько каждый день
Из городов и областей,
Из дальних деревень.

Они вмещаются едва
В газетные столбцы,
И собирает их Москва,
Где сходятся концы.

Есть прелесть в маленькой стране,
Где варят лучший сыр
И видит мельницу в окне
Недолгий пассажир.

За ней - кусты на полчаса
И город как бы вскользь,
Толпу и сразу - паруса,
И всю страну - насквозь.

Как будто смотришь диафильм,
Включив большой фонарь,
А новость - дождик, и бутыль,
И лодка, и почтарь.

Но нам среди больших пространств,
Где рядом день и мрак,
Волшебных этих постоянств
Не вынести б никак.

Когда по рельсам и полям
Несётся снежный вихрь,
Под стать он нашим новостям.
И дышит вроде них.


* * *

Ну, прощай, прощай до завтра,
Послезавтра, до зимы.
Ну, прощай, прощай до марта.
Зиму порознь встретим мы.

Порознь встретим и проводим.
Ну, прощай до лучших дней.
До весны. Глаза отводим.
До весны. Еще поздней.

Ну, прощай, прощай до лета.
Что ж перчатку теребить?
Ну, прощай до как-то, где-то,
До когда-то, может быть.

Что ж тянуть, стоять в передней,
Да и можно ль быть точней?
До черты прощай последней,
До смертельной. И за ней.


* * *

О слава, ты так же прошла за дождями,
Как западный фильм, не увиденный нами,
Как в парк повернувший последний трамвай, -
Уже и не надо. Не стоит. Прощай!

Сломалась в дороге твоя колесница,
На юг улетела последняя птица,
Последний ушел из Невы теплоход.
Я вышел на Мойку: зима настаёт.

Нас больше не мучит желание славы,
Другие у нас представленья и нравы,
И милая спит, и в ночной тишине
Пусть ей не мешает молва обо мне.

Снежок выпадает на город туманный.
Замёрз на афише концерт фортепьянный.
Пружины дверной глуховатый щелчок.
Последняя рифма стучится в висок.

Простимся без слов, односложно и сухо.
И музыка медленно выйдет из слуха,
Как после купанья вода из ушей,
Как маленький, тёплый, щекотный ручей.


РИСУНОК

Ни царств, ушедших в сумрак,
Ни одного царя, -
Ассирия! - рисунок
Один запомнил я.

Там злые ассирийцы
При копьях и щитах
Плывут вдоль всей страницы
На бычьих пузырях.

Так чудно плыть без лодки!
И брызги не видны,
И плоские бородки
Касаются волны.

Так весело со всеми
Качаться на волне.
"Эй, воин в остром шлеме,
Не страшно на войне?

Эй, воин в остром шлеме,
Останешься на дне!"
Но воин в остром шлеме
Не отвечает мне.

Совсем о них забуду,
Бог весть в каком году
Я в хламе рыться буду -
Учебник тот найду

В картонном переплёте.
И плеск услышу в нём.
"Вы всё еще плывёте?" -
"Мы всё еще плывём!"


* * *

Свежеет к вечеру Нева.
Под ярким светом
Рябит и тянется листва
За нею следом.

Посмотришь: рядом два коня
На свет, к заливу
Бегут, дистанцию храня,
Вздымая гриву.

Пока крадёшься мимо них
Путём чудесным,
Подходит к горлу новый стих
С дыханьем тесным.

И этот прыгающий шаг
Стиха живого
Тебя смущает, как пиджак
С плеча чужого.

Известный, в сущности, наряд,
Чужая мета:
У Пастернака вроде взят.
А им - у Фета.

Но что-то сердцу говорит,
Что всё - иначе.
Сам по себе твой тополь мчит
И волны скачут.

На всякий склад, что в жизни есть,
С любой походкой -
Всех вариантов пять иль шесть
Строки короткой.

Кто виноват: листва ли, ветр?
Невы волненье?
Иль тот, укрытый, кто так щедр
На совпаденья?


* * *

Сентябрь выметает широкой метлой
Жучков, паучков с паутиной сквозной,
Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,
На сломанных крыльях разбитых стрекоз,
Их круглые линзы, бинокли, очки,
Чешуйки, распорки, густую пыльцу,
Их усики, лапки, зацепки, крючки,
Оборки, которые были к лицу.

Сентябрь выметает широкой метлой
Хитиновый мусор, наряд кружевной,
Как если б директор балетных теплиц
Очнулся и сдунул своих танцовщиц.

Сентябрь выметает метлой со двора,
За поле, за речку и дальше, во тьму,
Манжеты, застежки, плащи, веера,
Надежды на счастье, батист, бахрому.
Прощай, моя радость! До кладбища ос,
До свалки жуков, до погоста слепней,
До царства Плутона, до высохших слёз,
До блёклых, в цветах, элизейских полей!


СИРЕНЬ

Фиолетовой, белой, лиловой,
Ледяной, голубой, бестолковой
Перед взором предстанет сирень.
Летний полдень разбит на осколки,
Острых листьев блестят треуголки,
И, как облако, стелется тень.

Сколько свежести в ветви тяжелой,
Как стараются важные пчёлы,
Допотопная блещет краса!
Но вглядись в эти вспышки и блёстки:
Здесь уже побывал Кончаловский,
Трогал кисти и щурил глаза.

Тем сильней у забора с канавкой
Восхищение наше, с поправкой
На тяжелый музейный букет,
Нависающий в жёлтой плетёнке
Над столом, и две грозди в сторонке,
И от локтя на скатерти след.


* * *

Снег подлетает к ночному окну,
Вьюга дымится.
Как мы с тобой угадали страну,
Где нам родиться!

Вьюжная. Ватная. Снежная вся.
Давит на плечи.
Но и представить другую нельзя
Шубу, полегче.

Гоголь из Рима нам пишет письмо,
Как виноватый.
Бритвой почтовое смотрит клеймо
Продолговатой.

Но и представить другое нельзя
Поле, поуже.
Доблести, подлости, горе, семья,
Зимы и дружбы.

И англичанин, что к нам заходил,
Строгий, как вымпел,
Не понимал ничего, говорил
Глупости, выпив.

Как на дитя, мы тогда на него
С грустью смотрели.
И доставали плеча твоего
Крылья метели.


СОН

Я ли свой не знаю город?
Дождь пошёл. Я поднял ворот.
Сел в трамвай полупустой.
От дороги Турухтанной
По Кронштадтской... вид туманный.
Стачек, Трефолева... стой!

Как по плоскости наклонной,
Мимо тёмной Оборонной.
Всё смешалось... не понять...
Вдруг трамвай свернул куда-то,
Мост, канал, большого сада
Темень, мост, канал опять.

Ничего не понимаю!
Слева тучу обгоняю,
Справа в тень ее вхожу,
Вижу пасмурную воду,
Зелень, тёмную с исподу,
Возвращаюсь и кружу.

Чья ловушка и причуда?
Мне не выбраться отсюда!
Где Фонтанка? Где Нева?
Если это чья-то шутка,
Почему мне стало жутко
И слабеет голова?

Этот сад меня пугает,
Этот мост не так мелькает,
И вода не так бежит,
И трамвайный бег бесстрастный
Приобрёл уклон опасный,
И рука моя дрожит.

Вид у нас какой-то сирый.
Где другие пассажиры?
Было ж несколько старух!
Никого в трамвае нету.
Мы похожи на комету,
И вожатый слеп и глух.

Вровень с нами мчатся рядом
Все, кому мы были рады
В прежней жизни дорогой.
Блещут слёзы их живые,
Словно капли дождевые.
Плачут, машут нам рукой.

Им не видно за дождями,
Сколько встало между нами
Улиц, улочек и рек.
Так привозят в парк трамвайный
Не заснувшего случайно,
А уснувшего навек.


* * *

Среди знакомых ни одна
Не бросит в пламя денег пачку,
Не пошатнётся, впав в горячку,
В дверях, бледнее полотна.

В концертный холод или сквер,
Разогреваясь понемногу,
Не пронесёт, и слава богу,
Шестизарядный револьвер.

Я так и думал бы, что бред
Все эти тени роковые,
Когда б не туфельки шальные,
Не этот, издали, привет.

Разят дешёвые духи,
Не хочет сдержанности мудрой,
Со щёк стирает слёзы с пудрой
И любит жуткие стихи.


СТАРИК

Кто тише старика,
Попавшего в больницу,
В окно издалека
Глядящего на птицу?

Кусты ему видны,
Прижатые к киоску.
Висят на нём штаны
Больничные в полоску.

Бухгалтером он был
Иль стёкла мазал мелом?
Уж он и сам забыл,
Каким был занят делом.

Сражался в домино
Иль мастерил динамик?
Теперь ему одно
Окно, как в детстве - пряник.

И дальний клён ему
Весь виден, до прожилок,
Быть может, потому,
Что дышит смерть в затылок.

Вдруг подведут черту
Под ним, как пишут, смету,
И он уже - по ту,
А дерево - по эту!


* * *

Телефонный звонок и дверной -
Словно ангела два - надо мной.
Вот сорвался один и летит,
Молоточек в железку стучит.

В это время другой со стены
Грянул вниз - и с другой стороны.
И, серебряным звоном звеня,
Разрывают на части меня.

И дерутся, пока я стою,
За бессмертную душу мою.
Ноги - к двери, а к трубке - рука,
Вот и замерли оба звонка.

Телефонный звонок и дверной -
Словно ангела два - надо мной.
Опекают меня и хранят.
Всё в порядке, покуда звонят.


* * *

Уехав, ты выбрал пространство,
Но время не хуже его.
Действительны оба лекарства:
Не вспомнить теперь ничего.

Наверное, мог бы остаться -
И был бы один результат.
Какие-то степи дымятся,
Какие-то тени летят.

Потом ты опомнишься: где ты?
Неважно. Допустим, Джанкой.
Вот видишь: две разные Леты,
А пить всё равно из какой.


ФОТОГРАФИЯ

Под сквозными небесами,
Над пустой Невой-рекой
Я иду с двумя носами
И расплывчатой щекой.

Городской обычный житель.
То, фотограф, твой успеx.
Ты заснял меня, любитель,
Безусловно, лучше всеx.

Непредвиденно и дико,
Смазав чёткие края, -
Растянулась на два мига
Жизнь мгновенная моя.

Неподвижностью не связан,
С уxом где-то на губе,
Я во времени размазан
Между пунктом "А" и "Б".

Прижимаясь к парапету,
Я куда-то так бегу,
Что меня почти что нету
На пустынном берегу.

Дома скажут: "Очень мило!
Почему-то три руки..."
Я отвечу: "Так и было!
Это, право, пустяки"


* * *

Чего действительно хотелось,
Так это города во мгле,
Чтоб в небе облако вертелось
И тень кружилась по земле.

Чтоб смутно в воздухе неясном
Сад за решёткой зеленел
И лишь на здании прекрасном
Шпиль невысокий пламенел.

Чего действительно хотелось,
Так это зелени густой,
Чего действительно хотелось,
Так это площади пустой.

Горел огонь в окне высоком,
И было грустно оттого,
Что этот город был под боком
И лишь не верилось в него.

Ни в это призрачное небо,
Ни в эти тени на домах,
Ни в самого себя, нелепо
Домой идущего впотьмах.

И в силу многих обстоятельств
Любви, схватившейся с тоской,
Хотелось больших доказательств,
Чем те, что были под рукой.


* * *

Человек привыкает
Ко всему, ко всему.
Что ни год получает
По письму, по письму

Это - в белом конверте
Ему пишет зима.
Обещанье бессмертья -
Содержанье письма.

Как красив её почерк! -
Не сказать никому.
Он читает листочек
И не верит ему.

Зимним холодом дышит
У реки, у пруда.
И в ответ ей не пишет
Никогда, никогда.


* * *

Чётко вижу двенадцатый век.
Два-три моря да несколько рек.
Крикнешь здесь - там услышат твой голос.
Так что ласточки в клюве могли
Занести, обогнав корабли,
В Корнуэльс из Ирландии волос.

А сейчас что за век, что за тьма!
Где письмо? Не дождаться письма.
Даром волны шумят, набегая.
Иль и впрямь европейский роман
Отменён, похоронен Тристан?
Или ласточек нет, дорогая?


ШАШКИ

Я представляю все замашки
Тех двух за шахматной доской.
Один сказал: "Сыграем в шашки?
Вы легче справитесь с тоской".

Другой сказал: "К чему поблажки?
Вам не понять моей тоски.
Но если вам угодно в шашки,
То согласитесь в поддавки".

Ах, как легко они играли!
Как не жалели ничего!
Как будто по лесу плутали
Вдали от дома своего.

Что шашки? Взглядом умилённым
Свою скрепляли доброту,
Под стать уступчивым влюблённым,
Что в том же прятались саду.

И в споре двух великодуший
Тот, кто скорее уступал,
Себе, казалось, делал хуже,
Но, как ни странно, побеждал.


* * *

Эти бешеные страсти
И взволнованные жесты -
Что-то вроде белой пасты,
Выжимаемой из жести.

Эта видимость замашек
И отсутствие расчёта -
Что-то, в общем, вроде шашек
Дымовых у самолёта.

И за словом, на два тона
Взятом выше, - смрад обмана, -
Как за поступью дракона, -
Напустившего тумана.

То есть нет того, чтоб руки
Опустить легко вдоль тела,
Нет, заламывают в муке,
Поднимают то и дело.

То есть так, удобства ради,
Прибегая к сильной страсти,
В этом дыме, в этом смраде
Ловят нас и рвут на части.


* * *

Эти сны роковые - враньё!
А рассказчикам нету прощенья,
Потому что простое житьё
Безутешней любого смещенья.

Ты увидел, когда ты уснул,
Вёсла в лодке и камень на шее,
А к постели придвинутый стул
Был печальней в сто раз и страшнее.

По тому, как он косо стоял, -
Ты б заплакал, когда б ты увидел, -
Ты бы вспомнил, как смертно скучал
И как друг тебя горько обидел.

И зачем - непонятно - кричать
В этих снах, под машины ложиться,
Если можно проснуться опять -
И опять это всё повторится.


* * *

Я к ночным облакам за окном присмотрюсь,
Отодвинув тяжелую штору.
Был я счастлив - и смерти боялся. Боюсь
И сейчас, но не так, как в ту пору.

Умереть - это значит шуметь на ветру
Вместе с клёном, глядящим понуро.
Умереть - это значит попасть ко двору
То ли Ричарда, то ли Артура.

Умереть - расколоть самый твёрдый орех,
Все причины узнать и мотивы.
Умереть - это стать современником всех,
Кроме тех, кто пока ещё живы.

За стихотворение голосовали: v2810475: 5 ;