Утраченное детство

Этот день не был похож на остальные дни и маленький Октай чувствовал это, насколько вообще четырехлетние дети способны чувствовать и понимать окружающее. Двери дома были открыты. В них входили и выходили знакомые и не знакомые мальчику люди. Большинство из них толпились в комнате болеющей бабушки, некоторые суетились у её кровати. Напряженные лица взрослых наводили тоску и тревожили маленькое сердце Октая. В то время как остальные дети, двоюродные братья и сестры мальчика, находили происходящее забавным. Они бросили привычные игры, беготню, и, выстроившись цепочкой вдоль стены, стараясь не путаться под ногами, наблюдали за происходящим. Однако взрослые были слишком заняты, чтобы заметить сгорающих от любопытства детей.
Дядя Октая Рафик склонился над кроватью бабушки и поднёс к её губам маленькое круглое зеркало. Дети непонимающе заулыбались. Действие взрослых интересовало их. Тем временем Рафик отнял зеркало от губ и, изучив его, отрицательно покачал головой. Кто-то заплакал и покинул комнату. Октай не успел заметить кто. Одна из биби(тётя, сестра отца) крикнула матери Октая, чтобы та принесла ножницы. Получив желаемое биби начала разрезать на полосы заготовленную заранее простыню. Отец Октая и дядя Рафик, не шевелясь, наблюдали за происходящим. Тётки перевязали полученными полосками ткани ноги бабушки и голову вокруг лица.
Дети переглянулись. То, что не понятно, всегда кажется либо забавным, либо страшным. Рамин, сын дяди Рафика, не выдержал и прыснул от смеха, цепной реакцией заразив остальных.
Раздражённый дядя Рафик, ругаясь и насылая проклятия, заорал:
— Кто впустил сюда детей? Куда матери смотрят? Вот я сейчас...
Не успел он договорить фразу, как дети дружно выскочили во двор, и тут же забыли обо всём. Но только что виденное сказалось на их играх. Сулейман и Рамин поймали бесхвостого кота, который постоянно ошивался во дворе и его из жалости прикармливали. Салима и Зулейха пытались его перевязать, используя разноцветные ленты для волос. Их распустившиеся косички тут же растрепал ветер, и девочки производили удручающее впечатление. Жалобное мяуканье несчастного кота, пытающегося выбраться из цепких рук Рамина, усиливало это впечатление.
Крики и смех детей доносились до Октая словно издалека. Происходящее в комнате бабушки глубоко задело ребёнка и сильно беспокоило.
Некоторое время спустя Октай вернулся назад. Комната, казавшаяся всегда большой и светлой, стала теперь чужой, словно тучи пленили небеса и сюда не проникал ни один солнечный зайчик. Присутствующие говорили почти шёпотом и детский смех, врывавшийся в окна, казался неестественным. Железная кровать, сиротливо прислонившаяся к стене между двумя окнами, никогда не придавала этой комнате уюта, а сейчас выглядела особенно зловеще. На ней лежала его бабушка, почему-то накрытая с головой белой простынёй. Когда комната опустела, мальчик, завороженный тканью, медленно подошёл к кровати, и прикоснулся к неприкрытой простынёй руке. Он начал трясти её, пытаясь разбудить бабушку, сначала легонько, потом всё настойчивее. Но бабушка никак не реагировала, и рука безжизненно повисла с кровати. В сердце маленького Октая закралось подозрение. Прижав ладони к груди, всё ещё ничего не понимая, он не сводил глаз с простыни. Разгадка была близка, но тут в комнату вошла мама Октая.
Застав своего сына у постели покойной свекрови и без того печальная мама ещё больше расстроилась. Она взяла его за руку и, стараясь не глядеть в ищущие ответа глаза, вывела во двор. Здесь было оживленно. Где-то пели птицы, ветер, словно пытаясь отвлечь от мыслей, щекотал щёки мальчика. Мимо пронёсся кот, обезумевшие глаза которого говорили о мучениях, которым его подвергли. За ним, дико крича, бежали взбалмошные кузены. О чём-то громко и зло спорили биби, косо поглядывая на его мать. Выглянуло солнце и тут же ожили маленькие белые букетики роз на тёмно-синем платье мамы. Снова Октая коснулась невидимая рука ветра, и он почувствовал аромат розовой воды. В глубине дома раздавались пение и плач. Биби скрылись из виду, а кузены устроились в белой ниве дяди Солмана. Тетя Римма, мама Рамина, направилась к машине. Мама Октая протянула ей джинсовый рюкзак сына. Октай, обеспокоенный шумом, доносившимся из дома, взволнованно спросил:
— Мама, я пытался разбудить бабушку, но она не просыпается...
— Она… — как мать не старалась, не могла скрыть слёзы в голосе, молодая женщина присела и, поправляя рубашонку на хилом теле сына, только и смогла выдавить, — она очень устала.
— Почему она устала, мам? Она же всё время отдыхала…
Октай не успел договорить; стараясь отвлечь его от мыслей о бабушке, мать поспешно перебила его:
— Послушай… — она едва сдерживала в горле ком. — Ты… ты сейчас поедешь со всеми к тёте Римме и проведёшь там несколько дней. Ты ведь давно хотел погостить у Рамина и Зулейхи. Вы можете играть, даже сходить в зоопарк. Ты хочешь?.. Ведь хочешь, правда?
— А ты не поедешь? — Пытаясь заглянуть в её глаза, спросил сын.
— Нет, мне нужно быть здесь. Ты веди себя там хорошо, ладно?
— Ладно, — и Октай прикоснулся своими маленькими ладонями щёк матери. Наконец-то удалось заглянуть в любимые карие глаза, в которых была боль.
— Мама, почему ты плачешь, тебя кто-нибудь обидел?
— Ну что за глупости, я не плачу, — она обняла сына и прошептала ему на ухо, — а теперь беги в машину, тебя ждут.
Когда машина тронулась в путь, Октай помахал маме рукой. На её красивом лице блестели слёзы.
Его рука застыла в воздухе и ему тоже почему-то захотелось плакать. Октай любил свою мать, но больно одержимо. Он был уверен, что причина её слёз является биби, и был недалек от истины. Его зловредные биби, которые носили вечные маски добродушия, нередко доводили маму и тётю Римму до слёз. Несмотря на то, что он дал маме слово хорошо себя вести, маленький рыцарь внутри мечтал отомстить. Октай косо посмотрел на Салиму, дочку биби, которая сидела рядом с ним. Дорогу ему скоротали планы беспощадной мести, а она ничего не подозревая, сосала большой палец и любопытно озиралась по сторонам.

***
У тёти Риммы было, как всегда, тепло, уютно и как-то защищённо. Октай так часто ночевал со своими кузенами, то у них дома, то в гостях, что иногда казалось, что он с ними живёт.
Дети поужинали и дружной толпой ринулись в просторную спальню. Тётя уже постелила им постель. Салима с Зулейхой спали вместе на нижнем этаже двухъярусной кровати. Мина категорически отказалась лезть наверх, и её уложили на раскладушке. Зато Сулейман, брат Мины, отвоевал место Рамина и, счастливый и гордый своей победой, тут же уснул на втором этаже. Рамину и Октаю тётя Римма постелила матрас прямо на ковре. Дети, утомленные бесконечной беготней, уснули здоровым и крепким сном. И только Октай долго ворочался, стараясь уснуть.
В комнате горел светильник, погружая всё окружающее в дымку голубого цвета. Справа, без конца ворочаясь и скидывая с себя общее одеяло, дрых задира Рамин. Дальше Салима, Зулейха и Сулейман. У изголовья под окном мирно посапывала Мина. Её медные волосы переливались под мерцающими звёздами светильника, которые соперничали в яркости с настоящими, безмолвно глядящими с ночного неба. Октай отвернулся. Его взгляд поймал ящики с игрушками. Над ними висели полки с детскими книжками. Октай отыскал взглядом знакомую книгу в жёлтом переплёте, которую часто читала ему мама. С мыслями про любимого Коня-огня Октай не заметил, как уснул.
Ему снилось заплаканное лицо провожающей мамы, бабушка, угощающая его яблоком, и скачущие лошади. Он проснулся в поту. Было раннее утро, но все уже проснулись и с боевым кличем атаковали друг друга, сражаясь подушками. Одна из них со всего размаха приземлилась на лицо едва проснувшегося Октая. Он присел на постели, пытаясь сообразить, что происходит. Рамин закричал ему в лицо:
— Они побеждают, помогай… — схватил подушку, свалившуюся на Октая, прицелился и швырнул в Сулеймана. Октай вылез из постели, потирая сонные глаза. Жёлтые медвежата заулыбались на голубой пижаме. Шатаясь, он направился на кухню, откуда доносились звон посуды и шипение горячего масла. На кухне тётя Римма готовила завтрак. Она суетилась у плиты, то и дело закидывая прядь чёрных волос за ухо, и запахивала бардовый халат.
— Доброе утро! — поздоровался мальчик и сел за стол у окна.
— Доброе! Как спалось? Они хоть дали тебе спать? — отвлеклась от дел тётя Римма.
Но Октай не успел ответить. В комнату с победным кликом индейцев влетели его кузены. Они бегали вокруг тёти, пытаясь поймать друг друга. Красивые тёплые глаза тёти посуровели, она дала подзатыльник своему сыну Рамину и прогнала всех из кухни, крича им вдогонку:
— И хватит шуметь, весь дом из-за вас проснётся.
Ничуть не обидевшись, Рамин ускакал в другую комнату, а следом за ним и остальные дети, но шуметь они не перестали.
"Странный ребёнок", — подумала в очередной раз тётя Римма об Октае, продолжая жарить оладьи. Как же мало походил этот бледный мальчик с грустными глазами на остальных детей. Нигде не лазил, никого не беспокоил, не утомлял своими бесконечными "Почему?", как будто обо всём знал заранее, и всё уже успел увидеть. Вот и сейчас, когда остальные дети никак не могли выбраться из этого веретена бесконечных игр, он сидел тут на кухне и смотрел в окно. Замкнутый в собственном мире, Октай находил гармонию в окружающем, живущем по своим законам.
Под окном, раскачивая кронами, шептались грустные липы. Несколько взъерошенных воробьёв присели на их скучающие ветки, и тут же, громко чирикая, улетели прочь. Внизу, машины увозили спешащих прохожих на работу, школьники торопились на занятия, чья-то мама выходила из булочной напротив, чей-то дед выгуливал рыжую собаку. Игровая площадка тосковала по шумным детям, и над всем этим, застыв, нависало небо ранней осени. Она снисходительно дарила таким восторженным зрителям, как Октай, ещё несколько глотков лета, не торопясь трогать зелень деревьев золотом.
После завтрака неугомонные дети продолжали познание окружающего мира, упростив его в своих играх. Мина с Зулейхой играли у импровизированного кукольного домика. Мальчики устроили сражение конных и пехотинцев, а Салима, крепко прижав к сердцу серого игрушечного пса, глупо пялящегося на окружающих глазами пуговицами, мешала им. Мальчики сидели вокруг своего поля боя, но им едва удавалось защищать солдатиков от нашествия врага в жутком оранжевом платье с двумя бантами на тонюсеньких хвостиках. Салима умудрялась схватить то одного, то другого солдатика, приговаривая:
— Ах, бедный солдатик, тебе больно, ты ранен? Сейчас я тебя перевяжу...
Её прогоняли. На неё кричали. Однако девочку неудержимо тянуло туда, где по её мнению нуждались в помощи. Больше всех был раздражен Рамин. Это были его игрушки, и он разрешил с ними играть только Сулейману и Октаю. Салима вывела его из себя. Он поднялся с ковра и оттолкнул её. Это её не остановило, Рамин толкнул её ещё раз, попав ладонью в нос. Видимо сильно потому, что нос начал кровоточить. Рамин испуганно забился в угол, Мина и Зулейха тут же побежали за тётей Риммой. Сама Салима, только увидев кровь, в панике разоралась и разревелась. Сулейман глупо посмеивался над ней, а Октай удивлялся неожиданному повороту событий.
Тётя Римма, спокойствие которой обнадеживало, остановила кровь. Девочки ей с усердием помогали, тащили бинты, вату, йод и всё, что сами сочли необходимым. Это было интереснее их игр. Кровь удалось остановить, но Салима продолжала рыдать и просилась домой. Позвонили её родителям и за драгоценным чадом приехали. Рамин до конца вечера был наказан. Он стоял в углу. Без него все скучали потому, что забияка для взрослых, он был лидером в играх, и с ним не было нужды придумывать, как себя занять.
Октай, наверное, придумал бы, как отомстить Салиме, а в её лице и биби за слёзы матери, но девочка поплатилась без его вмешательства. Октая это успокоило. Ему даже было её жаль.
Рамин как-то пытался ими управлять из угла, но ему это плохо удавалось. Сулейман, лежа на ковре, сонно вёл машину, и там же и уснул. Девочки устроили игрушкам чаепитие, а Октай скоротал вечер у окна, где видел редкие огни домов и своё отражение.
Ночь прошла в беззаботном сне, а утро снова началось с летающих подушек. За день они несколько раз ссорились и мирились друг с другом, прощали и угощались незабываемыми сладостями тети Риммы. Мина и Сулейман словно находились у себя дома. Они играли, спорили, обижались, но увлечённые новой игрой забывали обо всём на свете, и начинали свои отношения заново.
Октай все реже участвовал в их играх. Почти всё время проводил у окна, высматривая своих родителей в случайных прохожих. Но его никто не забирал. Во дворе он держался в стороне от играющих детей. Садился на лавочку и грустно наблюдал за голубями, которых разводил соседский старшеклассник. Иногда ему позволяли кормить их, а однажды разрешили погладить одного белоснежного голубя. Рамин, которого и близко к голубям не подпускали, из-за этого подрался с ним. Он прогнал, без того не участвовавшего ни в каких играх Октая, из затевающейся игры в казаков-разбойников, за что получил оплеуху от того же старшеклассника. Но Октай ушёл со двора.
Дома тётя Римма сменила ему разорванную рубашку и, обеспокоенная состоянием мальчика, позвонила его родителям. Уже начало смеркаться, когда приехали мама и папа Октая. Он обнял её, и не отпускал ни на шаг. Мама обещала его забрать через два дня, убеждала, что сейчас никак не может, что он должен ей поверить, что завтра их повезут в зоопарк. И Октай ей верил. Но, чем больше она говорила, тем грустнее становились его глаза, и мама, глядя в эти печальные детские глаза, спросила, чего он хочет:
— Побудь со мной, пока я не усну, — только и попросил сын.
— Конечно, — ответила она и прижала к груди своего маленького худого мальчика.
Обе матери уложили детей спать. Но малышам мысль о спокойном сне не лезла в голову. Октай не отпускал маму. Он попросил её почитать знакомую книжку в жёлтом переплёте. Она сняла её с полки и устроилась на ковре рядом сыном, который, не смотря на ссору, делил свою постель с Рамином. Лежа под одеялом, Рамин продолжал стрелять в своего кузена Сулеймана игрушечными стрелами липучками из автомата, всё ещё мстя ему за несправедливый захват территории. Тот отражал удары подушкой или прикрывался одеялом и отвечал ему со своего этажа прицельным закидыванием заранее заготовленных игрушек. В Рамина летели котёнок, щенок, парочка поросят, заяц с оторванным ухом, пингвин без клюва и т д. Они дождём сыпались на Рамина, прячущегося под одеяло и игрушки попадали в Октая, листающего книгу в попытках отыскать любимое место. Зулейха пела колыбельную своей тряпичной кукле и мохнатому медвежонку, а Мина, едва справлялась со слипающимися глазами в предвкушении сладкого сна. Но вот Октай отыскал, и мама, не повышая голоса в окружающем шуме, начала выразительно читать. И шум затих.
Конь огонь летел по свету
разрывая облака...

***

Утром Октай проснулся со слабой надеждой, но его ожидало разочарование. Мамы не было. Тётя Римма еще спала, и дети тоже. Мальчик залез на стул у окна. В некоторых окнах в доме напротив горел свет. Был слышен шум машины, но во дворе не было никого, кроме бродячей серой собаки, которая поджав хвост, перебегала игровую площадку. Октай наблюдал за псом, пока тот не исчез из вида. Где-то за домами и деревьями далеко-далеко, медленно поднималось солнце над остывшей за ночь землёй, и теперь, с трудом пытающееся согреть окружающее пространство. Октаю стало холодно, и он вернулся в свою постель, дожидаться под тёплым одеялом, когда солнце рассеет прохладу ночи. Вскоре проснулась Мина. Она долго мигала сонными карими глазами, толи пытаясь прогнать сон, толи реальность. Наконец, она взглянула на Октая, улыбнулась ему и, прижав к себе мохнатого мишку, одолженного у Зулейхи, ещё больше укуталась в одеяло. По подушке волнами рассыпались рыже-каштановые волосы с золотым отливом, которые так нравились Октаю.
Сонный Сулейман выглянул из второго яруса и, увидев, что Рамин спит с раззёванным ртом, швырнул ему на голову подушку. Рамин вздрогнул, проснулся и тут же нахмурил брови, выразив недовольство тем, что проспал. Он вытащил из-под матраса тайное оружие — водяной пистолет и давай поливать Сулеймана, который растерялся и не сразу догадался прикрыться одеялом. Проснулась от шума Зулейха, сообразила, что промокла, закричала и закатила истерику. На шум и плач прибежала тётя Римма, и это утро, обещающее быть иным, стало таким же, как все. Римма наказала мальчиков, переодела Зулейху, убрала в спальне, приготовила завтрак, проводила мужа на работу и снова занялась своими бесконечными делами по дому, как и мама Октая.
После обеда, когда все дети мирно играли, занимая себя каждый, как мог, приехал любимый всеми дядя Нияз, и спросил громким, суровым голосом:
— Ну, мелюзга, кто тут хотел поехать в зоопарк?
Дети, побросав свои занятия, запрыгали от радости и проорали "Я!". Наконец-то они поедут в зоопарк, обещанный невесть когда, что они даже не надеялись, что попадут туда.
Тётя Римма положила им в дорогу пирожки с картошкой и, наказала не шалить и во всём слушаться дядю.
Город, подобно давно отсутствующему другу, радовал глаза и сердце. Он пленил лето и заключил его в свои каменные улицы. Оно было во всё ещё зелёной листве, в ярких одеждах улыбающихся прохожих, в отражённом отовсюду, сияющем высоко в ярком голубом небе солнце. От охватившего восторга, Октаю хотелось высунуться из окна темнобордового жигули и поприветствовать всё окружающее.
Совсем иным было настроение у Сулеймана, который дулся на то, что Рамина посадили на переднем сидении, рядом с дядей Ниязом, а его сзади, и давился с досады пирожками, уплетая их за обе щеки. С пакетом он расстался только тогда, когда дядя пообещал, что на обратном пути он будет сидеть впереди. Теперь надулся Рамин.
Когда они приехали к высоким решетчатым воротам с большой вывеской, с надписью "Зоопарк" им пришлось будить Мину, которую укачало. Девочка тут же напросилась на руки дяди Нияза, который запер машину и повёл, сгорающих от любопытства детей в мир, заключённых в железные клетки, оторванных от дикой природы, зверей. Будучи охотником дядя увлеченно рассказывал об особенностях того или иного животного.
Октай был ошеломлен количеством диких, не известных ему животных. Пара рыжих лисичек ходили по клетке кругами, пытаясь забиться в нору, которой не было. Волки, со взъерошенной шерстью, грызли железные прутья. Лев снисходительно наблюдал за происходящим. Тигры игриво дрались друг с другом, а леопард, униженный нынешними обстоятельствами, обиженно отвернулся от людей и закрыл лапой морду. Птицы рвались в голубое небо, но проволочная сетка останавливала каждый их порыв к свободе.
Сначала Октай был очарован этим миром и поглощен восхищенным любованием такого разнообразия. Но затем он видел только глаза, одни глаза, полные грусти и бесконечного желания освободиться. Из каждой клетки на него смотрели живые, понимающие, страдающие. Звуки начали сливаться, земля теряла прочность. Он хотел отыскать взглядом дядю Нияза, чтобы уйти и никогда не возвращаться в эту обитель. Тут он услышал Рамина, уговаривающего мартышку съесть пирожок.
— Иди сюда, попробуй, он очень вкусный, — убеждал он обезьянку и для достоверности сам откусил кусочек, и вновь просунул руку с пирожком сквозь прутья. Но, вместо предлагаемого лакомства, животное укусило Рамина за палец. Раздался дикий крик, различимый в смешанном гуле голосов людей и животных...
Когда Октаю стало лучше, он уже был в машине по дороге домой. Рядом с ним сидел покусанный кузен с перевязанным пальцем, который всё время повторял, "Противная обезьянка, плохая обезьянка".
Мина почему-то дула на выставленный палец, а Зулейха успокаивала брата. Сулейман на переднем сидении тихо хихикал и злорадствовал несчастью кузена. Октая же отвлекло огромное пространство, разделяющее города, преобладающее справа холмистыми и равнинными просторами слева. И по этой равнине солнце ходило несколькими лучами-шагами, пронзившими расплывающееся облако, словно одетое в бледный худой наряд. Оно шагало по выжженной, цвета ржавого железа земле, наступило на одиноко стоящее у дороги дерево, пыталось не отставать от машины, в которой ехали кузены. Поражённый Октай, указывая на солнце, произнес: " Солнце ходит". Рамин забыл про свой палец, девочки в восторге захлопали в ладони, Сулейман разинул рот, и даже дядя Нияз убедился, что солнце действительно ходит. Всю оставшуюся дорогу дети спорили, кто же быстрее приедет в город. Дядя Нияз успокаивал их, что они будут первыми:
— Дядя Нияз, смотрите, оно обгоняет.
— Как же, не бывать этому, оно уже устало и ноги у него стали короче.
И действительно, солнце медленно опускалось и лучи становились короче. А когда машина подъезжала к городу, облако рассеялось и лучи вовсе исчезли. Дети издали победный крик, и эта радость заслонила собой всё пережитое в зоопарке. Они вернулись в дом дяди Рафика счастливые и уставшие.
А Октая ждал ещё один сюрприз. За ним приехали родители. Он был так счастлив, что даже отказался от ужина.

***
Утром сладко спящего в собственной постели Октая разбудила мама. Знакомый лиловый халат с голубыми цветочками и зелеными листочками, короткие каштановые волосы, затянутые в пучок на затылке, ласково смотрящие карие глаза, в которых отражался утренний свет. Октай улыбнулся, только сейчас поняв, как же сильно соскучился. Мальчик выдохнул "мама" и бросился в её объятия. Мама повела носом по носу сына и задала любимый вопрос: "Кого ты видишь в моих глазах?" Осторожно прикоснувшись ладонями к лицу матери, Октай заглянул в её глаза и, убедившись, что видит своё отражение, крикнул: "Себя". Она обняла сына и на руках принесла на кухню.
На завтрак были самые вкусные блины с варением. Место отца пустовало. Он уже был на работе. Октай ел медленно, наслаждаясь обществом матери. Затем долго не выходил из-за стола, наблюдая, как она убирает, как моет посуду и начинает что-то готовить к обеду. По своему обычаю Октай начал любимый диалог:
— Мам, а как сильно ты меня любишь?
— От земли до звёзд!
— А я тебя — больше.
— А я тебя — дольше — и мама, как обычно, побеждала.
Поцеловав сына в лоб, она послала его в детскую переодеть пижаму. Октай поспешно надел шорты, майку и потерял счёт времени, заигравшись покинутыми на несколько дней игрушками.
Но вдруг замер. Чего-то не хватало, что-то изменилось, было иначе. Мальчик, оставив игрушки, стал бродить по дому. Комнаты опустели, вся мебель была перенесена в родительскую спальню, на зеркалах висели полотна, а телевизор был убран в шкаф. Но самое главное, нигде не было бабушки.
Тут мама позвала его обедать. Он вернулся на кухню. Ел плохо, был озабочен, водил вилкой по тарелке слегка поддевая вермишельки, а потом вдруг спросил:
— Мам, а где бабушка? — У матери всё внутри замерло, но сын не унимался, — где бабушка, мам?
Молодая женщина не знала, как рассказать четырехлетнему ребёнку о смерти бабушки. Она не могла сказать правду, а придумать что-то не получалось. И тут сын пришёл ей на помощь.
— Она уехала к себе домой в деревню?
— Да сынок, она уехала домой.
— И больше никогда не вернётся?
— Никогда, — ответила мама и Октаю, так часто слышавшему от бабушки разговоры о её деревне, о том, как она туда вернётся навсегда, стало грустно от того, что она не взяла его с собой, и даже не попрощалась. А ещё больше от того, что он больше никогда её не увидит. Октай больше ни о чём не спросил, а тихо вышел из кухни.
Мать украдкой вытирала слёзы. Она долго стояла у раковины, переживая боль сына, но потом будничная суета заставила считаться с собой.
Октай направился во двор, где был небольшой, перекопанный огород. Октай всегда приходил сюда, когда было тоскливо или его обижали. Здесь он вспоминал то чудесное утро, которое оставило неизгладимый след в душе. Это было год назад в раннее солнечное летнее утро. Накануне у них гостили и остались ночевать кузены. Октай проснулся раньше всех и, аккуратно выбравшись из комнаты, стараясь не шуметь и не разбудить спящих, вышел во двор. Солнце ещё невысоко поднялось над горизонтом, но уже было тепло. Мальчик спустился по асфальтированной дорожке между домом и огородом, обнесённым оградой. И тут он услышал гул, похожий на жужжание, от вибраций которого сотрясало воздух, словно работала сотня станков. Октай стал озираться, пытаясь найти причину, и был потрясён. Звук шёл из огорода. Он весь был засажен свеклой, которая разрослась выше головы мальчика. Сегодня это поле высоких кустов распустилось множеством мелких белых, розовых, жёлтых цветов. И над ними, жужжа, сновала сотня, тысяча шмелей. Несмотря на охвативший его страх, ибо он был наслышан о том, что эти маленькие полосатые создания больно жалят, Октай распахнул калитку и оказался в окружении цветов и насекомых, мирно сосуществующих друг с другом. Шмели не тронули его, ибо были слишком заняты, а мальчик не собирался им мешать. Он только наблюдал, как маленькие мохнатые насекомые, перелетая на прозрачных крыльях от цветка к цветку, озабоченно и деловито собирали пыльцу. Октай мог видеть совсем близко шмеля, роющегося в цветке. Перемещаясь от кустика к кустику, они скатывали из пыльцы шарики и крепили их к задним лапкам. У одних шарики были больше, у других — меньше. С каждым разом шарики увеличивались. Насекомым было тяжело, они становились медлительнее. Воздух над огородом казался густым, а в лучах поднимающегося солнца отражалась жёлтая пыльца, слетающая с пушистых тел трудолюбивых шмелей. Вдруг, словно по приказу, рой поднялся в воздух и медленно улетел прочь. Октай побежал за ними, но огород закончился у забора, разделяющего двор от соседнего. Шум исчез.
Разочарованный ребёнок вернулся к кустам, у которых задержались, отбившиеся от роя, шмели с небольшими шариками пыльцы. Но вскоре и они улетели. Но оттуда, куда улетели шмели, бесшумно махая крыльями, в огород влетела белая бабочка. Покружив над Октаем, она села на цветок и сложила крылья. Затем появилась вторая, третья, а следом в огород впорхнуло разноцветное облако прекрасных бабочек. Он не мог поверить своему счастью, но это был не сон. Белые, жёлтые, голубые, салатовые мотыльки, красно-чёрно-жёлтые махаоны и многие другие бабочки кружили над ним, прикасались, оставляя цветную пыль от своих крыльев на щеках, руках и одежде мальчика. Они порхали от цветка к цветку и в полёте задевали его, щекоча. Никогда с ним не происходило ничего подобного ни до, ни после. У Октая захватило дыхание, распахнув объятия навстречу этому дикому прекрасному малознакомому миру живых созданий, он начал кружить и танцевать среди этого великолепия, иногда задевая растения, и тогда цветное облако поднималось в воздух, сновало вокруг и вновь садилось на цветы. Октай знал, что и они скоро улетят, подобно шмелям, но он был счастлив. Мальчик наслаждался каждым мгновением этого счастья и благодарил, сам не зная кого за то, что оно у него было. Вскоре бабочки снова поднялись цветным облаком и покинули пределы огорода. И только последний мотылек ещё долго кружил над Октаем, обсыпая пыльцой и цветной чешуей с крыльев пока, наконец, не исчез в небе. А он всё смотрел вслед, в голубое небо, где ветер гонял белые легкие облака, словно табун скакунов.
Октай никому, кроме своей бабушки, не рассказывал о том чудесном утре. И каждый раз, когда его окутывала тревога и одолевали сомнения, он спрашивал: "Они ведь прилетели ко мне?" Бабушка ласково улыбалась и молча кивала. Радость вновь охватывала его и заставляла заново переживать увиденное. Он так часто вспоминал тот день, что казалось, это было не единожды.
И сейчас во дворе он видел не остывающее вечернее небо приближающейся осени, а то яркое теплое утро. Видел поле свеклы, рой шмелей, сменяющийся облаком легкокрылых бабочек.
Октай вернулся в дом и вновь заглянул в комнату бабушки. На мгновение ему показалось, что кровать, как и прежде стоит между окон, и на ней лежит бабушка. Но это был зрительный обман в сгущающихся сумерках. Просто он выдавал желаемое за действительное, и не было ни кровати, ни бабушки.
Октай засеменил в свою комнату, вытащил из-под кровати коробку с конструктором и стал терпеливо ждать отца, который возвращался с работы к ужину. Это был высокий, смуглый молодой мужчина с тёмными волосами. Октай ходил за ним по пятам, пока тот переодевался в домашнюю одежду, мыл руки. После ужина сын не дал ему занять привычное место на диване, а отвёл в свою комнату. Устроившись на цветном коврике, они начали собирать конструктор из пластиковых и железных деталей, присоединяя их друг к другу. По инструкции должен был получиться двухэтажный дом, но отец, по рассеянности снова прикрутил не те досочки к железкам, от чего здание получилось неустойчивым. Им пришлось всё разобрать и начать заново. Мужчина злился, заглядывал в инструкцию, а сын ему активно подсказывал, а на деле просто был рад побыть рядом с отцом.
Измученного неудачами отца выручила мать, потребовав оставить игры до утра и отправляться спать. Октай неохотно переоделся в пижаму, а отец снова обещал, что однажды они разберутся с начатым делом и купят новый конструктор.

***
Так день за днём прошла неделя, в маминых заботах, в отсутствии папиного свободного времени, в тщетных попытках развлечь себя. Октай часто выходил во двор, где солнечная осень, раскрыв свои тёплые объятия, дарила маленькие открытия. Но мальчик ничего не замечал. Он бродил по двору среди разбросанных и забытых игрушек, пожелтевшей листвы и вновь распустившихся розовых кустов, словно что-то искал, чего-то ждал. Чего именно, он не знал. Но был уверен, что ему отчаянно чего-то не хватало. Или кого-то.
Память вновь отправляла его в прошлое, где он видел свою бабушку. Она очень его любила. Возможно больше, чем всех остальных внуков. Бабушка не отличалась многословностью, но эта высокая, худая, испещренная морщинами женщина, носившая чёрные платья в мелкий жёлтый горошек и покрывающая голову узорчатым платком, навсегда оставила свой образ в его душе.
Она умела рассказать о привязанности к внуку. Особенно это было заметно, когда все дети собирались вместе. Бабушка не выносила шума и гнала из комнаты разыгравшихся внуков к своим невесткам или дочерям. А его, напротив, сажала на колени, угощала каким-либо спрятанным в карманах широкого подола вкусным гостинцем, то ли яблоком, то ли шоколадкой, то ли ещё чем. Когда накануне Новруза все собирались, чтобы напечь традиционных сладостей, она его угощала первым.
Сидя у неё на коленях, Октай бережно брал сухую морщинистую руку в свои маленькие ладошки и, осторожно ухватив кожу с тыльной стороны ладони, тянул её вверх. Кожа, потерявшая эластичность, поддавалась и растягивалась так сильно, что приводила его в полный восторг. То же самое он проделывал со своей кожей, но только больно щипал себя. Бабушка терпеливо улыбалась на открытие внука и на расспросы: " А это не больно?" отвечала "Нет, маленький, не больно". Октай считал её особенной, потому что ни у кого больше кожа на руках так не растягивалась. Он знал, что бабушка всегда одарит заботой и лаской.
Но потом что-то произошло, что именно, Октай упустил из вида, однако это сильно изменило бабушку. Она перестала узнавать близких. Ходила по комнатам, перекладывая вещи туда, где им не свойственно было находиться. А потом начала собирать предметы в узел и твердила, что ей нужно домой. Сыновья безрезультатно пытались убедить свою мать, что она дома, и что ей некуда идти.
Вскоре она начала уходить из дома, но её всегда находили и возвращали обратно дети или соседи. Октай не мог понять беспокойства взрослых. Бабушка рассказывала ему о своём доме, о колодце, вырытом во дворе, о фруктовых деревьях в саду за домом, о лесе и реке. Ему казалось заманчивым попасть туда. Но она никогда не брала его с собой. Её дети понимали, что мать впала в детство и просится в деревню, где родилась, но никто и не собирался этого делать, ибо никто не знал, где она расположена, да и существует ли по сей день. Иногда они повышали на неё голос, и тогда она тихо плакала и по-детски упрашивала чужих, как ей казалось, людей отвезти её домой к матери и сёстрам. Взрослые только разводили руками, не в их силах было что-то изменить.
Редко кто-то из детей забирал мать к себе, но она доставляла столько беспокойства, что уже к вечеру её возвращали обратно. Она перестала спать и всю ночь бродила по комнатам, пугая спящих. Ела плохо. Октай видел, как мама пыталась кормить бабушку и уговорами, и угрозами, а когда не получалось, в бессилии вытирала заплаканное лицо и уходила из-за стола. В конце концов исчезновения из дома вынудили взрослых запирать её. Теперь бабушка жила в маленькой комнате, так же ходила по ночам, собирала вещи и пыталась выбраться из комнаты, но когда дверь не открывалась, словно забывала куда собиралась, возвращалась к кровати и сидела так, будто ждёт кого-то.
Порой лекарства помогали, и она становилась ненадолго прежней. Октай хорошо помнил эти возвращения, она всех узнавала, а он подолгу обнимал её. Одно из них стало последним. Её пришли навестить дети с внуками, все были рады тому, что она называла каждого по имени, и верилось, что она поправится. Но потом она перестала вставать, и лежала, как совсем недавно, на кровати между двух окон. Больше не причитала, послушно принимала пищу и, отстраненно глядя в потолок, плакала. Октай часто приходил к ней, садился рядом, брал за руку и смотрел, как она что-то шепчет беззвучно двигающимися ссохшимися губами. Он не понимал, что с ней происходит и как помочь. Тогда он уходил в свою комнату и переставлял предметы и игрушки. Вот и теперь, он так же переставлял и убирал игрушки на свои места, и привлекал мысли о бабушке.
Он пытался представить её в деревне, в окружении сестёр. Он видел как они дружно выходят из дома, Как бабушка берёт ведро и приносит из колодца воды. Как одна из сестёр просеивает муку, а другая месит тесто, третья разжигает костёр. Затем они вместе раскатывают небольшие лепёшки и готовят на саче, опрокинутом на огонь. И он знал, что в это момент она очень счастлива, что непременно думает о нём и очень скучает.

***

Несмотря на то, что он был единственным ребёнком в семье, ему не хватало родительской любви, или они недостаточно показывали её, были холодны и немногословны.
То ли из-за того, что родители Октая были не особенно разговорчивы, он не беспокоил их вопросами, то ли они мало говорили именно из-за того, что ребёнок не задавал много вопросов. Октай был замкнутым, и кто знает, родился ли он таким или стал со временем. Своим поведением он отличался от ровесников, впрочем, как и внешностью, чем вызывал удивление. Его грустные и не по-детски серьёзные глаза выделялись на бледном лице. Кожа ребёнка, даже покрываясь загаром, сохраняла бледность. Глаза были подобны двум омутам, в которых застыла масса незаданных вопросов. Омутам, в которых отражалась всёпонимающая и всёпрощающая душа. Омуты, которые иногда пугали родителей. Они не понимали многого в поведении своего сына и просто адаптировались к его действиям.

Порой, в кругу сверстников, он мог вести себя также, мог подраться, увлечься игрой, пошалить. Родители были рады подобным переменам, хотя и могли наказать. Они любили его, как любят единственного сына в семье, но ему этого было мало.

Ему хотелось, чтобы любовь доказывали каждый день, чтобы он чувствовал свою необходимость, и видя занятость родителей считал себя ненужным и бесконечно одиноким.

Если бы родители умели читать мысли, они бы очень удивились образу мыслей сына. Обычно дети задают сотни вопросов, но Октай, предоставленный самому себе, редко задавал вопросы. Он почему-то стеснялся, что его посчитают глупым и думал, что все всегда обо всём знают. Он размышлял, и часто ответы были недалеки от истины. Но многие были софизмами, которые сильно влияли на его поведение. Например, его очень интересовало кино, но мальчик никак не мог себя заставить спросить у взрослых, кто и как его делает. Вместо этого он додумался, что одна из четырех стен прозрачная, и через неё наблюдают зрители. И так же, как и он, оценивают и осуждают. Это изменило его жизнь, ибо он старался быть лучше, так как думал о том, как оценят его другие. Но зато он избавился от одиночества и страха. Когда Октай забывался и шалил, а потом, стоя в углу сгорал от стыда за свой проступок из-за того, что за ним наблюдают, он клялся больше никогда такого не повторять.

Он также оценивал других, особенно взрослых и удивлялся, как они могут вести себя так нелепо и даже некрасиво, когда знают, что за ними наблюдают. Мальчик избавился от многих страхов, считая их недостойными себя. Он твердо знал, что призраки, баба-яга и всякие страшилки не существуют, но очень любил истории, и охотно слушал сказки о них. Они развивали его фантазию, и он сам подолгу забывался, погружаясь в свой выдуманный мир, где был и принцем, и рыцарем, и колдуном. И всё равно, несмотря на свои увлечения и заботы, ему недоставало ласки и внимания. Ему хотелось проводить больше времени с родителями, поиграть и почитать что-нибудь, нарисовать или вырезать, но он никогда не просил. Ему казалось, что мама, поглощенная своими делами, не замечала и, даже забывала о его существовании.

На самом деле мать всегда украдкой следила за ним и, видя его увлеченного, не хотела тревожить. Она думала: "Вот закончу стирку — порисуем вместе, уберусь в доме — почитаю его любимую книжку, приготовлю обед — погуляем по двору". Но время шло незаметно. Утро неожиданно сменялось вечером, а дела не заканчивались. Молодая женщина осуждала себя за то, что мало занимается сыном, ведь скоро её общество станет ему не нужно. Но будни, будни. Сколько же в них убитого понапрасну времени, сколько отложенных, опоздавших и никогда не осуществленных дел. И в этих буднях проходит большая часть нашей жизни.

***
В этих заслоняющих всё буднях раз в неделю ярким всполохом бросались в глаза некоторые перемены. Начиналось всё в среду вечером, собирались дяди и тети. Они о чём-то громко спорили. Переставляли и выносили мебель из комнат, без того пустых, в спальню родителей. Расставляли по периметру стен сложенные в длину одеяла и подушки-сидушки, и покрывали их белыми простынями. Стоило взрослым отвлечься, как дети начинали кататься по застеленному коврами полу, оборачивались или накидывали на себя простыни, воображая себя приведениями, а девочки мастерили себе свадебные платья. Когда же, увлеченные беседой и стряпней, мамы замечали, как развлекались ребятишки, то доставалось всем. Девчонки обиженно дулись почему-то на мальчиков, которые забыв, что сами получили трёпку, тихо посмеивались над кузинами.

К ночи некоторые родственники расходились, кто-то оставался ночевать. По четвергам ворота оставались настежь открытыми. Приходило много незнакомых тётушек, бабушек. Мужчины собирались в палатке, разбитой во дворе. Женщин принимали в доме. Они рассаживались вдоль стен, громко пели, причитали и плакали. От этих звуков ходили мурашки по коже.

В эти дни кузены Октая, собравшись вместе, становились немного сумасшедшими и совсем неуправляемыми: бегали, играли в мяч, прятки и в "море волнуется раз". Ничто не способно было встать между ними и забавами. Поразительно, но дети играют всё время, во всё и со всем, что только им не попадётся под руку. Они способны придумать бесконечно много развлечений, и никогда не скучать без дела.

Но последний четверг выдался пасмурным. Дождь, а точнее родители, загнали ребятишек в дом. Свободной была только родительская спальня, заставленная мебелью. Чтобы происходящее и песнопения не особо беспокоили детишек, к ним приставили Вяфу, одну из старших кузин Октая. Ей было 13. Она была довольно весёлая, стриженная под мальчика, коротышка. Вяфа забавляла детей, как могла. А те недоверчиво присматривались к ней и строго оценивали поведение. Она рассказывала им веселые истории и незаметно затянула играть в морской бой, при этом придумала костюмы. Детям это понравилось. В ход пошло всё. Салиме надели на голову оранжевый абажур от настольной лампы. Пледы и простыни, снятые с кроватей, стали плащами для Октая, Рамина, Сулеймана. А белую ажурную салфетку с ночного столика мамы прикололи к прекрасным волосам Мины. Из розового стёганого одеяла ей сделали пышное платье, и она превратилась в очаровательную средневековую принцессу, которая даже двинуться с места не могла. Зулейха надела мамино платье и яркий платок, которые отыскала в шкафу. В этом шкафу хранилось столько полезных, годных для использования вещей, что его нарекли кладом, сокровища которого достанутся победителям. Ребятишки разделились на две команды и взобрались на свои корабли, роль которых играли кровати, софа и кресла. Все эти предметы мебели находились так близко в довольно большой спальне, что дети могли перепрыгивать с одного судна на другой. Всё, что было за бортом, было океаном, а подушки — плотами или обломками, оставшимися от разрушенных и потонувших кораблей.

Пираты взяли мирное судно на абордаж. И хотя храбрый капитан Октай, не жалея жизни, сражался с пиратским капитаном Рамином на импровизированных шпагах, пытаясь защитить свою принцессу, победа была за пиратами, которые, захватив пленных, уничтожили корабль. Но Октаю удалось избежать плена, и он ринулся освобождать своих друзей и принцессу.

Все были так увлечены игрой, что не заметили, как увеличилось число участников. Взрослые кузены, привлеченные весельем малышей, тоже присоединились к приключению и им тут же нашли подходящие роли.

Рамин из победителя превратился в беглеца и его загнали в угол. В пылу игры он не заметил, как оказался возле запретной швейной машинки. Пират долго отстреливался оттуда, но потом был ранен и убит. Мину и всех остальных освободили. Начался пир. Рамин со злости кусал губы. Он приподнялся из-за своего укрытия, искоса наблюдая за победителями, и только теперь заметил, что служило ему убежищем. С ней у него были связаны болезненные воспоминания. Детям запрещено было трогать машинку, но однажды, играя в прятки, он так же оказался за ней, и заскучав, решил попробовать шить. Он просунул под лапку ткань и нажал на педаль, но не успел убрать палец. В результате прошил себе ноготь указательного пальца. И теперь фантомная боль напомнила ему ещё об одном позоре, когда вместо сочувствия получил оплеуху от отца. Было больно и от того, что он кричал, когда иглу вытаскивали, а все смеялись. Рамин, как всегда, в сердцах пнул машинку, но она даже не шелохнулась, словно насмехалась над ним. Разозлившись еще больше, проказник стянул абажур с головы Салимы, и начал носиться по комнате под ор и слёзы девочки, потерявшей шляпку. Абажур отобрали. Рамина наказали, но игра расстроилась. Старшие ушли искать более интересное времяпрепровождение, мелюзга начала ныть. Вяфе вновь нужно было придумать развлечение для детей. Но чем их увлечь? Тут она заметила под кроватью мышеловку. Недолго думая, Вяфа достала её.

— Знаете что это? — таинственным голосом начала свою игру-заманиловку.

Малыши, заинтересованной толпой, присели на пол вокруг, — Это мышеловка, — она настроила механизм и поставила на пол. — На эту деталь надевают хлебушек. А мышка, — и она двумя пальцами изобразила маршрут передвижения мышонка, — бегает себе, бегает. Ничего не подозревает. И вдруг видит, что это? Это хлеб. Залезает она на мышеловку и начинает грызть приманку, — и Вяфа показывает, как мышка грызёт — и тут хлоп… — и мышеловка на самом деле сработала, прищемив пальцы девочки. У неё округлились глаза, и лицо исказилось от боли, она открыла рот, но ни звука не издала. Сначала дети ничего не поняли, но когда увидели, что она не шутит, все заржали. Они катались по полу, держась за животы. А у Вяфы по щекам текли слезы боли и стыда. На шум пришли родители, освободили, обработали палец и забинтовали. Даже взрослые не могли удержаться от смеха, и удивлялись, как её угораздило.

Позже гости и родственники разошлись, а мама до глубокой ночи мыла целую гору грязной посуды и прибиралась.

***

Снова наступили скучные долгие дни. Единственным весельем Октая было наблюдать за воробьями, которые прилетали каждый день с тех пор, как отец повесил за окном мешок с зерном. Октай точно знал, чтобы птицы ни делали, где бы ни жили, они непременно несколько раз в день прилетят к окну, чтобы полакомиться халявным зерном. Октай любил наблюдать за ними, особенно за самым смелым, первым, который несколько месяцев назад худой и взъерошенный впервые прилетел на окно и отыскал этот мешок. Его прозвали Горхмаз(бесстрашный). Несколько дней подряд он прилетал один, потом птиц стало двое, трое. Теперь каждый день сюда прилетала целая стая. Сытые, ленивые и наглые воробьи громко чирикали, дрались и гадили, из-за чего мама жутко злилась и просила отца убрать этот мешок. Он обещал, но всё время забывал это сделать.

Октай тихонько пробирался к ним. Птицы улетали и садились на забор. Мальчик приседал на корточки и не двигался. Растревоженные птицы успокаивались и подлетали к нему всё ближе и, не чуя опасности, короткими прыжками и перелетами оказывались рядом с заветным мешком. Октай порой мог дотянуться и погладить Горхмаза, а однажды тот даже не больно клюнул за палец. Воробьи теряли бдительность и вовсе переставали обращать на него внимание. Тогда мальчик с диким криком поднимался на ноги, и гнал, растерявшихся, до смешного напуганных птиц, и снова приседал, повторяя этот трюк несколько раз. Эта игра временно развлекала его

Когда Октаю надоедало, он возвращался в свою комнату и садился у недостроенного конструктора.

***
Наконец-то наступили те самые долгие, осенние вечера, которые так нравились Октаю. Поднимался туман, становилось сыро и прохладно. Эти дни были особенными. Вот и сейчас дом с утра дышал каким-то возбуждением, как и в прошлом году. К ним приехали дядя Рафик с семьёй. В коридоре появились резиновые сапоги, комбинезоны, теплые куртки, патронташи и прочая охотничья челядь. Воздух наполнился странным запахом. Октай так представлял себе запах дикой природы, и в этом была доля истины.

Приехали остальные браться и друзья отца. Мужчины собирались на охоту. Эта картина была знакома и страшно волновала мальчиков. Они притаились в комнате и с восхищением и умилением вбирали в себя всё происходящее. Ребята знали, что когда-нибудь и их посвятят в таинства этого события, которое так любили мужчины. Рамин часто дразнил Октая тем, что отец обещал ему всего через 2 года взять с собой на охоту. Это задевало Октая, и он безумно жалел, что был так мал.

Незнакомый мир манил мальчиков. Они мечтали хоть краем глаза взглянуть на него. Оба знали, что мир, который рисовало им воображение, на самом деле далёк от действительности. Их пытливость не ускользала от дяди Нияза, и вызывало сочувствие. Остальные мужчины были увлечены рассказами о своих прошлых походах, и наиболее запомнившимися случаями. Они говорили много, громко и почти не слушали друг друга. В основном охотники рассказывали одни и те же истории по нескольку раз, но по-разному, и с каждым разом красочнее и интереснее.

Когда же память истощалась и заканчивались их охотничьи подвиги, они начинали обсуждать недостатки друг друга. Больше всех доставалось дяде Ниязу. Потому, что несмотря на многолетнее увлечение, он был плохим стрелком, и его друзья не могли припомнить ни одного случая, когда Нияз кого-либо подстрелил. Охотники всегда делились с ним, но он отказывался, приговаривая: "Охотник чужой добычи не берет", за исключением тех случаев, когда попадались раненые животные и птицы. От них Нияз никогда не отказывался. Снова зашла речь о его питомнике на даче, где он выхаживал раненых животных и птиц и отпускал их на свободу. Нияз снова начинал смущенно оправдываться, что дает им второй шанс, и в следующий раз обязательно попадёт. Потом долго доносились их голоса из прокуренной комнаты, но детей уговорами, потом угрозами укладывали спать. Мальчики даже в постели не расставались с гильзами от патронов, ремнями и шапками(к оружию им запрещали подходить)и засыпали далеко за полночь, погружаясь в сны о воображаемой охоте. Каждый раз, они давали слово проснуться пораньше и стать свидетелями того, как отцы отправляются на охоту. Но когда просыпались, от вчерашнего мистицизма не оставалось и следа, однако тот, кто раньше встал всегда врал, что он всё видел.



***

Осень так неохотно принимающая свои права в городе, таила в себе несколько событий, оказавших сильное впечатление на Октая. Они следовали друг за другом, словно удары в одно и тоже место, с целью сломать, разрушить или научить чему-то. В нашей будничной, погрязшей в болоте суеты, жизни редкие люди способны услышать и понять чего требует от нас судьба, и ей не остается ничего другого, как повлиять на нас применив силу. Пусть это жестоко, особенно по отношению к малышу, но учитывая то, что судьба предопределена, то все события в нашей жизни, планированные заранее, ведут нас к определенной цели, хотим мы этого или нет.

Закончился сентябрь. Дни стали не такими жизнерадостными, как раньше, но солнечные лучи всё ещё дарили тепло. Листья деревьев медленно меняли благородную зелень лета на бесценное золото осени. Цветы продолжали буйно цвести, радуя глаза, однако от этого сильнее чувствовалось, что лето потеряло свои права.

Порой поднималась настоящая буря. В один из таких ветреных, внезапно похолодевших октябрьских вечеров, вся семья Октая сидела перед телевизором. Время от времени гремевший гром и сверкающие молнии пугали мальчика, и он сидя у ног матери, тревожно поглядывал на окно. Тут он увидел Горхмаза, который налетел на оконное стекло и соскользнул вниз. Мать оставила вязание, отец оторвался от экрана, и распахнул окно. Под косыми струями дождя лежало распростертое тело маленького воробышка, еще подающего признаки жизни.

— Что с ним? Он заболел? — встревожено спросил Октай. Родители не знали, то ли его ударила молния, то ли он замёрз, но твердо сказали:

— Бедняжка, он замёрз, давай его согреем. — Они укутали воробья в полотенце. Пытались накормить. Но Горхмаз угасал. Октай не отходил от него, и долго не желал ложиться спать. Ребёнок лёг в постель только тогда, когда птицу перенесли в его комнату. Когда он уснул, воробей умер. Родители долго придумывали как быть. Они убрали птицу в непрозрачный полиэтиленовый пакет и спрятали в мусорном ведре. Проснувшись, Октай тут же обнаружил отсутствие Горхмаза. Он бросился в комнату, к ещё дремавшим родителям с расспросами:

— Что с ним? Где Горхмаз?

Отец, придавая зевающему голосу непринужденность, придумал историю о том, как птице стало лучше и, как за ним прилетели его приятели, товарищи, ну те самые скандальные воробьи. А так как погода наладилась, он выпустил его на волю, чтобы родители Горхмаза не волновались. Удивительно чему только не верят дети. И Октай поверил. Он ещё долго беспокоился по поводу того, что воробышек не прилетал к нему, но потом совсем забыл о нём.



***

Спустя две недели Октай и его родственники собрались у биби. Октай не помнил точно, что она праздновала, но был рад поводу встретиться со своими кузенами. После того, как родители накормили малышей, и те, и другие были предоставлены сами себе. День был солнечный и теплый, поэтому Октаю не пришлось надевать куртку и шапку. Почти все дети обожали сад биби. Она была единственной, у которой во дворе росла пальма. Всюду были посажены цветы и декоративные кустарники, но настоящей жемчужиной было мандариновое дерево, с зелёными плодами на ветвях. И хотя оно было пленено полиэтиленовой теплицей, скрывающую её куполом, это не остановило сорванцов. Проделав дыру в полиэтилене со стороны сада, Рамин просовывал руку и срывал плоды и, как ни странно, делился со всеми. Плоды ещё не дозрели и были горькими, но это был, как раз тот случай, когда запретный плод сладок. Биби часто пробегала мимо, несмотря на свою занятость, она на всякий случай прикрикивала на детей, подчеркивая, что мандарины ещё не спелые. Дети вели себя абсолютно невинно, биби даже не заподозрила неладное, она и подумать не могла об лазейке. Вскоре рука Рамина больше не могла нащупать плодов, эта сторона дерева была безжалостно и жадно оборвана, но дети к тому времени потеряли интерес к дереву, так как все объелись фруктов.

Теперь началась беготня и возня. Они играли в догонялки и в прятки, ненароком ломая прекрасный сад биби. Узнав об этом, она заперла калитку и строго настрого запретила им туда лезть. Дети заскучали. Асфальтированный дворик был менее привлекателен, но безгранична фантазия и находчивость детей.

Прямо под окнами дома находился небольшой квадратный бассейн, полтора на полтора, то ли для дождевой воды, то ли для полива. В тёмной мутной воде колодца не отражалось ничего, кроме теней. Обычно это бетонная конструкция закрывалась решеткой и запиралась на огромные замки, но видимо биби совсем его упустила из виду. Этот бассейн-колодец преграждал путь к соседнему забору, с которого свисали алые, зрелые гранаты. Но вовсе не они, а желание развлечь себя погнало детей на ту заветную сторону. Они нашли перекладину, которую обычно биби использовала, как мост, перекинули её через омут. Было опасно и страшно. Первым пересёк омут Рамин. Остальные не хотели рисковать, искренно боялись и почти разбрелись в поисках другой забавы. Но тут Рамина занесло:

— Это самый опасный путь на свете, и он для настоящих героев, не каждый сможет его пересечь. Я победитель, а вы трусливые зайцы и девчонки...

Не стоило ему это говорить, потому что теперь пересечь перекладину захотели все, даже девочки.

А Сулейман даже показал себя джентльменом и помогал Зулейхе, Салиме и другим пройти путь туда и обратно. Одна Мина никак не могла дождаться своей очереди в этом увлекательном путешествии, никто не хотел ей помочь. Она сгорала от нетерпения и все норовила взобраться на этот мост через владения монстров, который все пересекли по несколько раз.

Потеряв преимущество, Рамин, не сказав ни слова, ушёл со двора на улицу. Развлечение неожиданно перестало быть увлекательным, и пройдя последний раз по перекладине Октай и все остальные отправились на улицу. Взрослые, занятые болтовней, стряпней, а мужчины играми в нарды в беседке в саду, мало обращали внимания на детей. Только мама Октая, промежутками между готовкой и мытьем посуды, помогая своей золовке, требовала от сына не выходить на улицу, не подходить к колодцу и т. д.

На улице Рамин швырял камни в соседний забор, не скрывая своей обиды. Остальные болтались неподалеку от него, но не заговаривали с ним. Тут Октая привлекло подземное сооружение со множеством труб проводов и кабелей, оно было неглубоким в человеческий рост, и всегда оказывалась на треть заполнена дождевой водой, которая просачивалась сквозь прогнившие деревянные доски и старый шифер, которыми было накрыто.

— Проверим есть ли там вода? — предложил Октай, и все сорвались с места, прихватив камушки с дороги. Рамин забыл об обиде и вместе с остальными раздвигал гнилые доски и бросал камни на дно. Вода действительно кое-где была. Это было забавно и дети дружно смеялись, тревожа соседей. Один из них, злобный бородатый старик накричал на них, и прогнал с улицы. Дети бросились бежать за спасительные стены биби.

Рамин снова решил похозяйничать в мандариновой теплице, тайком пробрался в сад, прогрыз еще одну дыру к урожайной ветке. Октая звала мама. Проходя мимо колодца, мальчик заметил в тёмном омуте чьи-то перевёрнутые вверх подошвами ботинки. Он усиленно пытался вспомнить на ком же их видел, кто оказался настолько неуклюж, что потерял обувь и кому то за это попадёт. Его мысли прервал ужасающий вопль. Мальчик вздрогнул, и вернулся к колодцу, над которым причитала и вопила биби.

— Аааа, будь проклят день, когда я вырыла его… Аааа, несчастное дитя… Аааа… — она рвала на себя волосы, била по лицу и коленям и не прекращала стенать.

Кто-то пытался поднять её с асфальта и успокоить, не понимая причину. Кто-то стал вытаскивать из воды ботинки, но за ними показались ноги, намокшее зелёное платье, развитые, тусклые локоны, опутавшие бледное лицо Мины.

***
Всю ночь Октаю снилось бледное лицо и распростертое на холодном асфальте тело Мины, причитающая биби, рыдающая мать девочки, руки матери, крепко прижимающие Октая к себе.

А ему думалось:" Чего же они? Мина же сейчас встанет, и мы будем вместе играть?". Мысль повторялась настойчиво, но с каждым разом менее уверенно.

В мальчике что-то оборвалось, ему хотелось плакать. Он ещё ничего не понимал, не ощущал горя от потери, ибо не знал, что это потеря. Он просто плакал. Увидев его слёзы, зарыдал и Сулейман.

Несколько ночей после этого он просыпался в поту и в слезах, после снов, повторяющих тот день, но не понимая причины. В остальном все было как прежде. Лишь однажды он слышал обрывки фраз родителей: "… она утонула...", "… и никто не заметил", "… она засыпала колодец". Но Октай не осознавал, о чём речь.



***

Прошла неделя. Октай вновь оказался среди кузенов. Отец Рамина сделал ему деревянный автомат, который весьма убедительно гремел. Он был горд и никому не позволял даже близко рассмотреть игрушку. Вскоре задира и проказник обидел всех вокруг, и теперь играл в войну и отправлялся на охоту в полном одиночестве. Октай, безумно желающий хоть прикоснуться к прекрасно сделанной игрушке, нарочито показывал безразличие. Рамин предпочёл играть один, хоть это и не было так забавно, чем делиться с детьми.

Впервые детям было скучно, и они путались в ногах у взрослых, которые в свою очередь гнали их играть.

Отсутствие Мины заметил только Октай, но не решился спросить о ней Сулеймана, на удивление равнодушного к новой игрушке кузена. Чтобы узнать о ней хоть что-то, он отправился на кухню к мамам, но ребёнка спровадили, вручив какую-то сладость. Тогда он отправился в гостиную к папам. Там сновал Рамин, там говорили о предстоящей охоте, там воображение снова увело его в неведомый манящий мир, и он забыл обо всём на свете.

Октай не заметил когда гости разошлись, потому что заснул на стуле, погруженный в мечты. Ему снилась охота, такая, какой он себе её представлял. Огромные поля, лес, где полным полно животных и птиц. Он бежал за ними и ловил их голыми руками. Но вдруг, на поле выбежал конь-огонь и всё исчезло, стало темно и холодно, и всё, где ступал конь, превращалось в пепелище. Пепел поднимался с земли до самого неба, пачкал одежду, руки, забивался в нос. А потом он снова увидел, как дядя Рафик откачивает воду из лёгких Мины, как дышал ей в рот, как растирал ей руки. И как плакал, обессиленный, схватив голову руками. И тут, из туманного горизонта родился новый день. На этом сон закончился.

Весь день он ждал отца с охоты и не знал чем себя занять. Наконец он убрал незавершенную и раздражающую конструкцию под кровать. Достал альбом, карандаши и начал рисовать красного коня. Когда конь был готов, стемнело и мама потребовала идти спать. Октай хотел подождать отца, она разрешила сделать это в постели, где он вскоре заснул.



***

Отец вернулся под утро, когда в доме крепко спали. Не желая никого будить, он оставил дичь и ружье на кухне и переодевшись пошёл отсыпаться. Октай проснулся рано и тут же отправился проверять, не вернулся ли отец. В коридоре он увидел куртку и сапоги. А у стены кухни прислоненное ружье. Впервые без присмотра взрослых, он мог рассмотреть вблизи, вырезанные на стволе и рукоятке фигурки оленей и узоры. Мальчик осторожно приблизился к нему, но внимание привлекла странная тёмная куча на полу. Сначала Октай не понимает, что это птицы. Он дотрагивается до одной из них, и тут же испуганно убирает руку. Но птицы не двигаются. Тогда он поднял окровавленную птицу за распрямившееся крыло, и начал трясти. Лишь голова на длинной шее безжизненно болталась из стороны в сторону, но он всё тряс и тряс. Тут перед его глазами пронеслась неподвижно лежащая на постели бабушка, затихший отчего-то Горхмаз, и Мина, милое лицо Мины, опутанное мокрыми волосами. По мере того, как он понимал, что все они перестали существовать и больше никогда не проснутся, и что этих птиц тоже кто-то, где-то ждёт, но они уже никогда не вернутся, его бледное лицо вытягивалось в маску, изображающую боль и ужас одновременно. Ком застрял в горле, но ребенок не мог плакать, а начал задыхаться. Часто и с шумом втягивая воздух, Октай с болезненной настойчивостью тряс птиц.

"Летите! Летите!" хотел он им сказать. Ощутив в своих ладонях влагу от крови, он замер, медленно переводя взгляд на ружье, невинно прислонившееся к стене. Теперь он знал в чём заключалась цель охоты, она отнимает жизнь, превращает в пепел. Она убивает.

Октай смотрел на птиц, от жалости, беспомощности и невозможности что-то исправить сердце сжалось. Захотелось кричать, но из груди, как в дурном сне, вырвался лишь сдавленный стон, превращающийся в хриплый, пробирающий до дрожи крик. В дверях появилась разбуженная криком мама, с испугом глядящая на своего сына.

С лицом, искаженным от боли, Октай показывал непонимающей матери на птиц, которых всё ещё держал в руках. Он мог только выкричать:

— Почему они не летают? Летите! Летите! — кричал он уже птицам и снова к матери, — почему? — и страшное, — зачем?

— Что с тобой? — не понимая, что происходит с её сыном, — успокойся, — начала она уговаривать его. Сердце её колотилось, она не могла удержать слёз. Вид сына ужасал. Голосом, срывающим на крик, он продолжал:

— Почему, мам, почему?

Она ничего не могла ответить, только смотрела на сына, неузнаваемо изменившегося за несколько мгновений. Вошёл не выспавшийся отец и, приняв истерику сына за каприз, строго приказал ему:

— Это ещё что такое, прекрати немедленно! — Октай замолчал. Глаза его закатились, тело забилось судорогами. Птицы выпали из рук. Отец и мать одновременно кинулись и подхватили обессиленное, жалкое, беспомощно падающее тело своего ребенка.

***
Машина скорой помощи, получившая вызов, плелась по названному адресу. Усталый шофер, спящая на ходу, полная и некрасивая санитарка неопределенного возраста в измятом халате и довольно бодро выглядевший маленький, аккуратный, седой врач в громадных очках, возвращались с ночного дежурства, когда затрещала рация. После тревожной ночи они мечтали попасть домой и мысленно уже забирались в тёплую мягкую постель, но чья-то жизнь, чьё-то спокойствие зависело сейчас от них. Наконец, они добрались до нужной улицы и тут же узнали дом, у ворот которого, в нетерпении ожидал отец. Доктор, достав чемоданчик, вышел из машины. Следом, сонно потянувшись, вывалилась медсестра и последовала за врачом. В доме, в детской, на кровати сидела мать, обнимающая голову и плечи, всё ещё не пришедшего в себя ребенка. Ничего серьёзного врач не обнаружил, а узнав подробности утра, понял, что тут ничем не может помочь. Опыт подсказывал, что тут нужен врач другой специализации, и как тяжёл этот случай, как глубока рана, излечится ли душа от своих потрясений он не знал. Врач привёл ребёнка в сознание, но не видящий взгляд, полный какого-то немого страдания, и искусанные губы, убедили его сделать укол успокоительного.

— Он поспит несколько часов. Это сейчас лучшее для него. Если не будет улучшений, звоните нам, — сказал врач, закрывая свой чемоданчик. Он позволил себе думать о случае с этим ребёнком, пока они ехали по дороге до больницы. Но доехав он облегченно вздохнул, и забыл обо всем. Их смена закончилась.



***

Октай проспал до вечера без снов. Проснулся опустошенным. Пустой, не двигающийся взгляд, направленный в потолок, отсутствие какой-либо реакции на происходящее. Казалось, здесь осталось только его тело, а сам он заперт где-то очень глубоко, в маленьком тёмном уголке, куда не доносились звуки внешнего мира. Мать тщетно пыталась с ним заговорить. А отец даже войти боялся. Он стоял за дверью и прислушивался к тому, что происходит в комнате сына.

Октай не хотел есть. Как ни пыталась мать уговорить его, он не притрагивался к еде и отказывался есть с руки.

Потом казалось мальчик начал приходить в себя. Его взгляд тревожно бродил по комнате, он равнодушно открывал рот, долго пережёвывал, забывая глотать. Тут он увидел старую охотничью сумку, подаренную ему дядей Ниязом. Воспоминания накатили неотвратимой волной, из которой было не