поэма, не вместившаяся в вечер

посвящается
Сергею Есенину и Всеволоду Иванову



( не вымышленная история)

… а ваш удел, тщедушные чины,
Красиво врать в чужой купаясь славе.
В отраве зависти нервозны и скучны
Плетутся пасквили под пафосом заглавий…
Да как вы смеете…! - …как, впрочем, и сейчас,
Когда со сцены магнетическим охватом
Подобно морю неуёмному звуча
Поёт поэт проникновенные кантаты.
И грому слов его накатом вторит зал
Истосковавшийся по слову и свободе…
И небеса, и небеса, и небеса,
Как будто путь земной уж тыщщу лет, как пройден.

Концерт окончился. Я вышел в октябре,
Отхлопав руки до огня в аплодисментах.
Толпу ревнителей-ценителей презрев,
Её я частью был, увы, при всём при этом.
Как верный пёс я у театра ждал певца…
И… - что завидовать, коль был певец мне другом…
И вот… сказал ему: « Послушай ка льстеца:
С какою лёгкостью ты всех поставил в угол…!»
А он в ответ мне, пальцы в кудри запустив:
«С утра в Рязань качу… , да стыдно без подарков…
Пойдём ка, нэпманов, дружище, навестим
И по мордам наложим им своё эмбарго.
Мне тут намедни отсчитали гонорар;
Реформой денежной «отметили» пять книжек…
А, может, всё-таки поэзия – товар?
И без обмена на гознаки нам не выжить?
Толкался в кассе за билетом, как босяк…
Одни выкрикивали гадости в мой адрес,
Другие пялились в глаза и так и сяк,
А третьих странная охватывала радость.
И я весь день вчера потратил на вопрос -
«А так ли нужен я – романтик от мотыги?»
И что стихи мои? - не боле, чем овёс…
И что овации, когда на лицах фиги?».
Я утешал его, ранимого певца;
Я восхищался им, эпитетами сыпля
И говорил, что от начала до конца
Он есть талантище… «Не верю, но – спасибо».


И… пошагали мы сквозь рыжий Петроград,
Неся в руках по чемодану ветхих денег,
Чтоб обменять пылеобразный миллиард
На воплощенье человеческой идеи.
«Три года не был в Константиново пиит…
Пишу, как Моцарт под заказ, о чём попало…
А вот душа она, к стыду сказать, болит… , -
И там, поверь, ещё не всё отполыхало;
И не внимать ей за «полтинник с кузнецом»,
Что блещет платиной, плывя из липких пальцев,
Не получается… Так что ж, конце концов… ,
До коли совести ослом сопротивляться?»

Шли по Мясницкой до канторы «КОМКРУИЗ»,
Свернули влево до «хозяйственных товаров»:
Открылась дверь, пропел звонок, ступенька вниз…
« Скажите, это магазин, где всё задаром?
Да пошутил я…!», - и поэт захохотал,
Сказал, что, дескать, им беременна столица… ;
Что он тоскует по апостолам труда, -
А к ним нельзя вот так являться без гостинца.

«Итак, корыт мне тридцать штук и тридцать штук
Не шибко гибких и громоздких коромысел.
Да вёдер семьдесят… , - проверьте ка на звук…
А за товаром от меня вам будет прислан
Мой человек». И вскоре выбрали для баб
Цветастый ситец. Мужиков не обделили:
На пиджаки купили им отличный драп, -
Пусть толстоват – да хрен то с ним. Ещё купили
Неподалёку канцелярской ерунды:
Непроливайки, книжки-ширмочки, пеналы,
Литературу для безграмотных, листы
И вострых пёрышек количеством немалым.
Затем до булочной. Там взял он леденцов,
Баранок, жамок, карамели да пирожных…
Теперь за лампами до лавки «Воронцов»…
«На кой им лампы то… ? Чего я, дурень, тоже…
Не догадался… ? «Тьфу! - волнуюсь, чёрт возьми…
Мы на остатные им бочку керосина… -
Одно спасение в домах от нашей тьмы… ,
Раз нам не светит уходящая Россия?»

У немца-непмана добыли керосин
Огромной бочкой крепко сжатой обручами.
Я, помню, нэпман нас о чём-то там просил
И всё глядел подслеповатыми очами
На стихотворца, уронив пенсне в карман…
При этом, книжица издательства «Наука»
Из рук его как будто вырвалась сама
И… птицей под ноги, захлопнувшись без звука.
Видать узнал он стихотворца-молодца…
Не до стихов тогда нам было, совершенно…
Впрягли в подводу битюгана-жеребца:
Круп гладкий, дуги расписные, бляхи в шлеях…
Вкатили бочку с ломовыми по доскам,
Подвода тронулась и… мы за нею следом
Через Милютинский к Мясницкой вдоль леска,
Где церковь Евпла. Там грехи я исповедал
Неделей раньше. Но рассказ не обо мне.
Итак, мы шли под тарахтение подводы
В воспоминаниях давно минувших дней
Одномоментно перелистывая годы.
А по булыжнику триоль ядрёных нот,
Да хруст ледка обосновавшегося в лужах…
« Эх, чёрт возьми, куда я с бочкой – идиот… ?
Кошель мой пуст… Но… пусть бывает хуже.
Полтинник только и остался с «кузнецом»…
Прощай, товар… Прощай, любовь, поэт и слава…
Не хошь - а станешь, коль придётся подлецом
И докажи потом какого ты был сплава.
Давай-ка в Брюсовский ко мне её… Потом…
Решим на месте… Что отчаиваться, право?»
Наняли сторожа и вот уж вчетвером
Кряхтим до пятого, вкатив таки отраву.
Прокисли, выдохлись, задохлись в «не могу».
И тут поэт мне говорит легко и просто:
«Что ж, эту бочку я до завтра сберегу…
Ну а потом то, что мне с энтою «коростой»?
Давай-ка в Брюсовский махнём её с окна,
Да на старух, когда они в полшаге будут…»
Сказали – сделали, успели до темна,
Осуществив сие оценкою - «не худо».
Старухи ахнули, бабахнуло и… в треск!
И было видно, как фонтан бакинской нефти
Раскрылся зонтиком, затем раздался всплеск,
За всплеском вопль, а за воплем – междометья.
И тут же пулей из подъезда сквозь дворы
Не рассчитавшись с мужиками за подмогу…
И всё стремилось в нас куда-то на прорыв
Через раскаянье, весёлость и тревогу.

Росла стремительно Луна из-за стены,
В отдельных окнах розовели занавески…
И если было чувство собственной вины,
То как-то бледно, отстранённо и не веско.
Полночи будто отсиделись в кабаке…
И… там поэт потом вдруг вспомнил про актрису… :
«Пошли в театр! Я оставлял у ней пакет,
В котором пачка ассигнаций и записка».

Но в артистической её мы не нашли
И добродились до того, что в ходе пьесы
Случайно выперлись на сцену, где в тиши
Скучали ангелы. «А вот таки и бесы!», -
Раздался голос из партера. Смех и крик…
«Да это ж, братцы, наш поэт – Сергей Есенин!»
А я не узнан был… Иль бледен был мой лик…?
Но через несколько минут пришло спасенье.
Нас в аккурат под локотки… и в свете рамп
Сопроводили бессловесно за кулисы.
Потом не помню, что… «Ну ладно, мне пора…
Вот так-то, друг, оно одалживать актрисе…»

Мы до вокзала шли, как будто б и не шли,
Коротким временем пленённые к разлуке.
В несчастном городе - мы были две души,
Ища спасения и отклика друг в друге.
Пустынен город был и холоден рассвет.
Одни лишь статуи да каменные своды.
И всё казалось мне, что будущего нет
И что Нева несёт отравленные воды.
И почему мне так казалось – не пойму.
Но может всё же от того, что провожая… ,
Я провожал свою великую страну
Ещё вчера её так страстно обожая.
Ещё вчера мне так хотелось говорить
И подражать её миссии от истоков,
За ради творчества дурачиться и жить…
Чтоб глупой мухою завялиться меж стёкол?
Мы молча шли и разговоры - не к чему, -
О, как пропитана пророчеством природа…
Я всё пойму, я всё когда-нибудь приму
Не беспокоясь за себя у перехода.

Я помню грусть его, печальные глаза,
Когда с площадки предпоследнего вагона
Он как-то, так, с досадой в голосе сказал
«Себя не чувствую, как будто бы другой я.
Ведь в первый раз так без гостинцев… Экий хлыст!
Явился, здрасьте вам, друзья-односельчане!
Другое дело, кабы был согбен и лыс
Глазами тусклыми на милость отвечая…»
Тянулись серые вагоны, грохоча -
Истёрты временем, исхлёстаны дождями…
Устав от тяжести, друг друга волоча,
Иные ждали неподвижными цепями
Своих минут. А за подгаусом сквозь дым
Чернели сонные деревья, вырастая
И с кинериишной рассветной высоты
Слетала чёрная голодных галок стая.

За стихотворение голосовали: anitas: 5 ; Юта Рэйтон: 5 ;