Автор: RODINA_SELO@MAIL.RU
Рейтинг автора: 2 656
Рейтинг критика: 21 790
Дата публикации - 22.02.2012 - 04:11
Другие стихотворения автора
Рейтинг 4.9
| Дата: 12.03.2012 - 14:15
Рейтинг 4.9
| Дата: 04.03.2012 - 22:43
Рейтинг 4.9
| Дата: 08.01.2012 - 02:16
Рейтинг 4.8
| Дата: 01.02.2013 - 00:12
Рейтинг 4.9
| Дата: 01.02.2012 - 10:53
Рейтинг 4.8
| Дата: 21.01.2012 - 10:35
Рейтинг 4.8
| Дата: 03.02.2012 - 03:00
Рейтинг 4.9
| Дата: 25.01.2012 - 16:10
Рейтинг 4.8
| Дата: 31.12.2011 - 02:59
Рейтинг 4.9
| Дата: 04.02.2012 - 23:09
Поиск по сайту
на сайте: в интернете:

СЕМЕЙНЫЙ ПРАЗДНИК

Аист парил над землёй, зорко высматривая что-то внизу. Неожиданно пошёл «слепой» дождь, и аист попал в его полосу. Большие прозрачные капли, просвеченные солнцем и похожие на виноградины, разбивались о крылья летящей птицы и вспыхивали радугой, на мгновения осеняя траекторию чёрно-белого полёта своим дивным нежным фейерверком.
В этом радужном сиянии гордый красавец кругами спускался к земле и затем снова набирал высоту, словно не спеша раздумывал, сесть ли ему на эту грешную землю или продолжить вольготный полёт. Омовение нравилось аисту, и если бы он мог лететь спиною вниз, он подставил бы грудь и объятия крыльев дождю, этой светлой и тёплой купели. Он даже попытался это сделать и смело лёг на одно крыло, на мгновение сдвинув линию горизонта вверх, но вдруг почувствовал, как чья-то живая и всевидящая душа с лёгкой болью вошла в его тело, расправила крылья и стала смотреть вниз, на шумящие серо-зелёные волны шёлковых трав под водой. Аист не удивился и не испугался, хотя ранее не испытывал ничего подобного. Он только заставил замереть свою волю, чтобы чья-то посторонняя, но теперь уже слитая с ним душа беспрепятственно управляла дальнейшим его полётом…
Внизу, куда уносились пролетаемые мимо аиста капли, с роскошным тихим шелестом распрямлялись буйные травы, словно луговое займище делало глубокий вздох. Орошённые пространства, вновь открытые солнцу, начинали переливаться алмазными россыпями и нежно источать вечерний травный аромат, будто кто-то невидимый прошёлся по-над лугами со своей волшебной косою, слегка прикасаясь к травам, точно к струнам арфы, и вызывая не то перезвон, не то едва заметное испарение благоуханной влаги.
Ближние озёра, видимые с высоты птичьего полёта, и сначала, под тучей, выглядевшие серыми, теперь сияли, словно голубые зеркала, отражая прибрежные заросли и высокое чистое небо. На одном из них вспорхнула стайка диких уток, и какой-то человек с удочкой в руках поднял голову и замер, словно вслушиваясь в природу…
По луговой тропинке, едва заметной с высоты, пробежала и скрылась в кустах собака. Если бы кто-то пригляделся к ней внимательней, он заметил бы висящую клочьями шерсть и неподвижный взгляд собачьих глаз. Это была одичавшая собака, сбежавшая от людей во время отстрела собак в посёлке. Влекомый неведомой силой, аист начал кружить над кустами, где скрылась несчастная псина, но не смог опуститься и дальше уплыл. Он только почувствовал властно и сильно, что будет сюда возвращаться и снова собаку искать…
В лугах замычала корова, петух на посёлке вскричал, но аист услышал среди тишины предвечерней далёкий, неведомый писк. И сразу же вдаль устремился, минуя холмы, чуть подёрнутые туманом, к дренажному, заросшему травой каналу,- ибо жалобный писк раздавался оттуда, из трав, утонувших в воде. Разрезанный надвое угорь ещё извивался, но голос был тихим, предсмертным и полным вселенской тоски…
Вдоль канала уходил человек, только что закончивший здесь косьбу. Он даже не заметил, что лишний взмах косы посеял смерть, а если и заметил, - что с того? Вдруг человек вернулся и стал косою добивать угря. Наверно, пожалел, решил прервать мученья. Коса металась вниз и вверх, стремясь отрезать голову угрю,- да человеку, видно, было неудобно! Так продолжалось долго, зло и тупо, пока искромсанный, но всё ещё живой, в недосягаемости, меж стеблей подводных, затих несчастный, а косарь ушёл.
Кружился аист над кровавым местом, и боль чужая, словно бичевой, сжимала сердце и к земле тянула, и не давала к небу улететь. Но поселенец тайный, видно, знал, как избавляться от подобной боли,- и вырвал птицу из тягучих пут! Другая боль, сильнее этой боли, в другое место криком позвала!
Так вот зачем, всевидящ и всеслышащ, вселился кто-то в аиста душой! Чтоб над землёй неистово метаться от боли этой и до боли той! Но разве это страждущим поможет? И сердце птицы разве столь сильно?
В поле били человека,- один другого: мужчина бил женщину. Бил ногами, в лицо и в живот, со всей силой и с редкими остановками, чтобы наскоро передохнуть. Аист напружинился, почувствовал силу в груди и крыльях, и собранно, точно, всё ускоряя полёт, направил его на фигуру насильника. И в самый последний момент его, аиста, как упругой гигантской резиной, отбросило вверх. Он сначала не понял такой странности, рванулся опять с высоты, но был снова и больно отброшен! И тогда он понял: ему не дано ни в какое насилье вмешаться,- только видеть и слышать с печальной своей высоты! Для чего и зачем? Разве кто-нибудь это увидит? И теперь окончательно понял: свидетель-то в нём! Это он властью неба вселился в молодую и сильную птицу, и теперь будет слышать и видеть всё, что раньше и знать не хотел!
Но вмешаться, увы, он бессилен: житель неба – никто на земле! И чем ближе к земле, тем больнее, тем бессильнее видеть страданья! А спасение, отдых – в лазури, в поднебесном, высоком полёте…
Аист медленно стал подниматься по спирали всё выше и выше, сознавая великую муку своей новой нежданной судьбы… Ах, надолго ль, надолго ли хватит сил у сердца, напора у крыльев?
И вдруг ему стало легче. С набранной высоты он снова увидел несказанную красоту земли в предзакатной дымке, отдалились её страдания и боли, отпустило сердце приунывшей птицы, вольнее задышалось, растворилась тяжесть крыльев, слух и зрение в этой горней тишине вернули телу умиротворение… Показалось, что тот, поселенец неведомый сердца, уснул и затих, и явилась, во сне или яви, картина ему…
…Шёл по травам, через луга, юноша-мальчик. Неизвестно, в какой стране, в каком веке, за какой надобностью. Шёл в рассветных лучах и в закатном сиянье, под полуденным солнцем и под звёздным шатром. Шёл не медленно и не быстро, успевая заметить и росные брызги на травах, и мгновенные росчерки звёзд в небесах, синеву на озёрных разливах, и багрянец в осенних лесах…Слышал юноша пение птиц и жужжанье жуков, светлоструйные звоны грибного дождя и упругие вздохи ветров,- и всё то, что он видел и слышал, имело название
счастья…
Шёл он долго, а может, не долго, шёл к черте горизонта сквозь дали-просторы земные, но черта горизонта в дали голубой растворялась, не давая дойти до неё и приблизиться к ней, и манила его вновь и вновь с неизведанной силой! Ах, как пела ему в первозданном цветенье земля, как дурманили голову запахи трав благовонных!
Но порою клонила усталость к земле его жаркое тело, и тогда припадал он к огромному телу земли, и сквозь тело его проходило земное дыханье, наполняя его, словно светом, глубинною силой…
И опять юный путник стремился навстречу восходу, и однажды он вышел в бескрайнее, чистое поле, где дорога, как будто граница двух разных миров, разделила долину степного раздолья чертою: на одной стороне было буйное, травное царство, светлый мир нежной зелени стеблей и брызги соцветий, звонкий рай мотыльков, муравьёв и кузнечиков резвых, на другой стороне–чёрный глянец распаханных долов, волновые наплывы застывших на месте борозд...
Дальше ринулся мальчик, надеясь пройти это поле и однажды увидеть, что снова он вышел
в луга: он бежал, спотыкаясь, и снова кидался к той заветной черте, где надежда светила ему… Обессиленный, юноша горько на землю упал - и, затихнув на век или миг, недвижимый и скорбный, он прислушался к голосу грубо изрытой земли: то был стон, очень внятный и близкий, как сердце, стон земли, сплошь изрезанной острым калёным железом, стон страны мотыльковой, схороненной в чёрной земле… Кто содеял такое, зачем погребение это? – Вместо звона цикад и гудения пчёл кропотливых только слышится шорох сухой и твердеющей почвы, да порою из тьмы на бел свет выползает червяк…
Отшатнулся измученный странник от чуждой земли, не наполнившись новою силой, как прежде бывало, и побрёл наугад, без манящей надежды вдали, и дыханья поникшему телу уже не хватало…Так он брёл без конца, забывая о пище и крове, забывая о счастье всё видеть и слышать на свете, брёл с опущенным взором, без цели, без воли, без дум…Лишь одна только дума сознанье его заполняла – об оставленном счастье в далёких, промчавшихся мигах: где вы, где, животворные, светлые дни откровений? Где вы, где, поднебесные взлёты поющего сердца?!
Но однажды увидел он синий цветок под ногами, словно капельку синего-синего чистого неба: среди пахоты чёрной победно сиял василёк! Опустился пред ним на колени сын травных приволий – и заплакал над ним и светло, и пронзительно горько: неужели отныне ему не дано будет небом вновь долину цветущей своей колыбели увидеть?! Не услышит он снова ни прутьевый звон краснотала, ни плесканья рыбёшек в разливах весенней реки? «Как ты вырос, цветок синеглазый, в пустынных пределах, для кого ты цветёшь, от собратьев счастливых вдали? Может быть, и меня ты научишь такому уменью,- жить вдали от младенческих зорь, не тоскуя о зорях? Может быть, ты научишь не плакать в часы ностальгии?»
Не ответил цветок, лишь качнул головою как будто, и как будто просил: «Не оставь меня, юный мой друг!» Или юноше это от горькой тоски показалось? Одиночество часто рисует нам то, чего жаждем… Но остаться с цветком невозможно, никак невозможно, а с собою забрать – это значит, сорвать василёк!
Колебания мальчика были мучительно долги: жаль срывать это чудо, возросшее в поле пустом; а оставить его – протестует ожившее сердце! Наконец, он решился – и жаркой рукою дрожащей оборвал тонкий стебель и к сердцу прижал синеву… Что случилось в округе? Да нет, ничего не случилось… Побледнело сияние неба, иль кажется только? То светло, то темно, то светло, то темно в поднебесье, то светло, то темно, то светло, то темно на душе… А цветок – не угас ли? Что чувствует он возле сердца? Отгадал его чаянья мальчик иль тяжко ошибся?
Растревоженный, бледный, направил он взор на цветок. И по телу его пробежал ослепляющий ток…
…ослепляющий ток пробежал и по телу аиста. Он вместе со своим двойником как бы сбросил оцепенение и очнулся от странных видений… Внизу расстилался огромный ковёр плодоносной земли: перелески, холмы и речушки, луга и озёра, светложёлтые платы ржаных и пшеничных полей… Острый толчок голода заставил аиста начать спуск, высматривая с высоты лягушек близ болот, полёвок на жнивье… Что за виденье странное привиделось ему? Откуда взялся мальчик и почему исчез? Ответить мог бы тот, притихший в сердце, но он молчал, хотя не спал и он… На всякий случай надо бы запомнить, где вдруг явилось дивное виденье… Но в этот миг увидел аист мышь, в одно мгновение настиг её, сглотнул,- и затерялось место в поднебесье! Сколь ни кружи, нельзя найти отныне! Как жаль, что не успел – увы! – запомнить ни одного ориентира аист! Как жаль, как жаль… А всё проклятый голод!
… По асфальту, весело сверкая стёклами окон, катил автобус. Он въехал в посёлок и остановился. Из него вывалил народ и стал растекаться в разных направлениях. К дому, стоявшему совсем близко, у шоссе, направились трое мужчин, о чём-то весело говоря.
Аист плавно опустился в своё гнездо на старой полузасохшей вербе, в дальнем углу сада у этого дома. Сквозь ветви яблонь были видны окна и крыльцо, ещё лучше чердак и черепичная крыша…
Навстречу гостям вышли две женщины и юноша, стали обнимать и целовать приехавших, приглашать их в дом. Вскоре оттуда раздался смех, громкие голоса, музыка…
Дождик окончательно прошёл, скрылся за лесом на горизонте, свежесть и тепло заструились над землёй. Приближался вечер, тихая заря одного из последних дней лета… В воздухе словно был разлит неуловимый дух семейственности и уюта…
У каждой семьи есть свои заветные праздники. С годами они теряют своё буйство, нежность и праздничность, к ним примешивается горечь невозвратности ушедшего, горечь потерь… Но их всё равно ждут, о них мечтают, втайне надеются на какое-то чудо в ожидании праздника: а вдруг исчезнут напасти и беды, а вдруг вернётся утраченная в повседневности, необъяснимая словами атмосфера любви и задушевности, чувство родимой семьи… Всё тут важно, всё драгоценно: и мимолётные, давно забытые запахи, и лёгкий скрип затёртых половиц, и полутень от старых занавесок,- на потолке, на стенах, на полу… А голос матери, а кашель у отца, а голоса детей,- увы, уже не детских?.. Необъясним, таинственен и хрупок заветный мир любой семьи земной…
Забравшись на поленницу у дровяного сарая, собака смотрела в вечерние окна шумящего праздником дома: мать, отец, бабушка и семеро детей собрались за столом. Давно они не были вместе, она и не помнит, когда это было в последний раз: лет пять уже прошло, а то и больше… Она тогда была уже ничейной, но здесь нашла приют, у этих дров: и миска ей стояла, чтоб не сгибла, и кацавейка брошена к дровам… Нет, нет, она семье была никто: не стерегла ни дом, ни сад, ни двор, её почти никто не видел днями… Лишь по ночам она сюда спешила,- а днём приют искала по кустам: зачем глаза мозолить лишний раз? Но у неё была заветная мечта: пойти с хозяином однажды на охоту,- и заслужить признанье и права…
И вдруг отстрел в посёлке начался: стреляли всех, кто не был на цепи, и потому считался не у дела… Хозяин дома тоже был среди стрелявших, и начал он с окрестностей двора: убил двух кошек, грязных и бездомных, и старого, чуть дышащего пса… Увидев у поленницы собаку, прицелился спокойно и в неё… Но нет, она не стала убегать: она смотрела прямо и открыто ему в глаза,- не станет он стрелять!
Но хозяин выстрелил, - и почему-то промахнулся; пока же снова перезарядил, она ушла, исчезла, растворилась, - и навсегда оставила свой взгляд в его душе! Он мучался отныне: ведь как ни поворачивай, была она живой свидетельницей зла… Убитые уж вряд ли упрекнут, а здесь – глаза живые сердце жгут!
И он решил для себя: выслежу, подстерегу, но прекращу дурацкие мученья! Ещё не хватало – страдать из-за какой-то собаки! Он знал, что она продолжает тайно приходить на двор, знал, что жена из жалости подкармливает её, но сам никогда с тех пор не видел собаку. И, не выдержав, приказал однажды супруге обязательно сказать ему, в любое время дня и ночи, когда псина вновь заявится в их двор. А ружьё держал наготове, поближе к выходу, в кладовочке…
Собака знала, что сейчас он вряд ли выйдет, - не до того за праздничным столом… Но для чего она сюда приходит, зачем играет жизнью всякий раз? Ведь можно убежать в другие сёла, хотя бы на другой, нейтральный двор… Но ей хотелось, страшно, как хотелось! – освободить охотника от мук, заставить отказаться от убийства, и полюбить собаку, полюбить! Нет, ей погибнуть от него не страшно, но он себя вовеки не простит, убив её: останется тот взор! Тот взор, - она-то знает это точно, - был не собачьим вовсе, а иным! Он был – зеркальным, то есть – человечьим! А от него свободы нет нигде! Лишь полюбив, к себе её приблизив, - он обретёт душевную покойность,- и снова радость жизни обретёт!
Так думала она, на окна глядя, а как хозяин думал – ведал Бог… О, как бы им хоть раз ещё свидаться, - и чтобы он всё понял до конца!..
Неожиданно в гнезде зацокал аист, и собака забеспокоилась – было в этом трескучем звуке что-то необъяснимо тревожное, бедовое, лихое… Взглянув на окна, она поняла: за ужином разразился скандал! Метались тени, раздавались горячие крики, дом сотрясало от громких ударов… Нет, не время сейчас со своими собачьими думами здесь оставаться,- и собака унылой побежкой убежала в луга и кусты… Аист проводил её взглядом и вдруг припомнил: да ведь это ж она растревожила его непонятной печалью, когда сверху он видел худую и в клочьях фигуру! Раньше засветло она никогда не приходила на двор, поэтому он и не видел её… Вот опять, как давеча, поднимается в сердце какая-то боль… Может, это от криков из дома, от криков людей?... Сквозь ветви своим проницающим взором аист увидел напряжённые лица за окном, вздувшиеся желваки, чью-то кровь… и съёжился в гнезде, но не нашёл покоя…
Подрались отец и самый старший сын – Валерий. Женщины и двое братьев держали отца, остальные – старшего брата, который от возбуждения залился пунцовой краской и кричал фальцетом. Он подхватил в руки стул, но, видя, что ему не дадут пустить его в ход, со всего маху долбанул им о пол, близкий к истерике… Отец, набычившийся и страшный в медлительной ярости, сдавленным голосом хрипел проклятия и угрозы. Мать и единственная сестра шестерых братьев плакали, бабка кричала на зятя…
Наконец, Валерий ушёл наверх, в бабушкины комнаты, упал на койку и зарыдал какими-то сиплыми рывками… Внизу, в большой комнате, где был накрыт праздничный стол, валялись на полу осколки разбитой тарелки и горячая отварная картошка, к которой так и не успели притронуться… Отец ушёл в заднюю комнату, ни с кем не соглашался и кричал на жену, во всём обвиняя её. Братья то обращались к отцу, то поднимались наверх к старшему брату, но по всему было видно, что это теперь самые непримиримые враги. Свирепая обида, всё сжигающая внутри, отшвырнула двух людей друг от друга, перекинулась пламенем на других и болью отозвалась в душе каждого...
Но больнее всех было матери, как всегда и бывает в таких случаях. Каждый из детей почти физически ощущал невыразимую мамину боль, но ничем ей помочь не мог…
Постепенно дом затих, картошка была скормлена свиньям, осколки тарелки, разбитой отнюдь не к счастью, были вынесены вместе с мусором на помойку… В этот день все в доме узнали (а кое-кто знал это и раньше), что Валерий – не родной сын отцу, а приёмный.
Заветный семейный праздник не состоялся…
… Аист так и не смог успокоиться, хотя дом уже затих, как вулкан, выбросивший лаву из кипящих недр… Нет, не уснуть ему в гнезде и не успокоиться, боль в сердце заставляет лететь хоть куда-нибудь, прямо сейчас, -за луга и леса, или, может быть, снова в глубь неба...
Широко и сильно взмахнув крылами, аист решительно стал набирать высоту. В этой размеренной, трудной работе пришло успокоение и сладостный дурман высотного полёта… И незаметно облаком обволокли виденья…
… Растревоженный, бледный, направил он взор на цветок, и по телу его пробежал ослепляющий ток: с лепестков посеревших, застывшее в полудвиженье, на юношу прямо смотрело его отраженье! Но – странное дело – он выглядел сморщенно-старым: действительно – юный, а там, в отраженье, - старик! Но это был он, вне сомнения, он – не иначе! А, может быть, это какой-то уродец-двойник? Откуда он взялся, и что этот знак означает? Не значит ли это, что к юноше старость пришла? Какая беда предвещаема знаменьем этим?
«Откуда и кто ты – простое моё отраженье? Но эти морщины? Но синяя бледность лица? Нет, я не таков! Ты – уродство, мираж, искаженье! Ты – глупая шутка, ты – злая насмешка Творца!»
И отверзлись уста отражения в это мгновенье, и юноша замер, услышав беззвучный ответ!
«Да, мы братья с тобою единоутробные, близкие: близнецы, хоть родился я раньше на тысячи лет… Наша общая Матерь – природа: ты сын её ласковый, я же – сын её грубый, безжалостный, злой по-звериному… Из воды выползал я и сушу к себе приспосабливал, поедал все побеги, коренья, плоды всевозможные, даже братьев своих, кто слабее,- и теми не брезговал, потому что я выжить любою ценою хотел! Я боролся за жизнь – и готовил твоё появление, потому что при смерти моей никогда б не родился и ты! Мы с тобой воплощения зла и добра неразлучные, только я и хитрее, и злее, и проще тебя!..»
«Ты – мой брат, мой близнец – но хитрей и сильнее меня… Значит, я, как слабейший, тобою быть съеден могу?»
«Ну, конечно, наивный мой братец, - иначе нельзя! Мы с тобой неразлучны, но вместе нам душно до смерти, и поэтому наше спасенье – в убийстве друг друга: чьи удары сильнее – тому и свободней дышать!»
«Да, ты прав: мне становится душно и тяжко на сердце! Но откуда ты взялся.- ведь раньше тебя я не знал?»
«Я – в тебе, из тебя,- хоть ты прежде не ведал об этом: потому и не ведал, что видел приволье одно! А когда ты увидел, что есть и пустынные земли, ты поверил всем сердцем, что есть на планете и зло! Я явился в тот миг, когда ты о злодействе подумал, ибо мысль о злодействе – уже есть признание зла! И отныне я буду всё чаще и чаще являться, и в глазах твоих буду до самых небес вырастать!»
Так беззвучно они говорили подробно и долго, и в конце ошарашенный юноша горько спросил: «Не ответишь ли, брат, почему васильком ты явился, почему воплотился ты в этом чудесном цветке?»
«Зло всегда искушает сначала в чарующих формах, чтобы чувства и мысли избранника властно привлечь, а когда искушённый отравится гибельным ядом,- даже страшные формы не смогут его оттолкнуть… Ты сорвал василёк, потому что ты был одиноким,- одиночество многих неопытных сводит с ума… Не цветок ты спасал, а своё иссушённое сердце: он сиял бы для многих, но только – сорвал его ты! Я уверен был в этом, и рад, что по-моему вышло: ты прекрасен и светел, но слаб в искушениях зла… Берегись же, мой братец: пора испытаний пришла!..»
Аист уже понимал, что грёзы его сердца,- это грёзы поселённой в нём души, и он не сопротивлялся им, а лишь следил за явью, чтоб не исчезнуть в грёзах навсегда… Он стал планировать полёт на кромку леса: домой, в гнездо, боялся – в первый раз… Внизу, на полпути от дома к лесу, увидел путника и стал над ним кружить…
… Хотя всего лишь несколько часов прошло, как собрались вместе, но Вите захотелось побыть одному, развеять неприятный осадок от ссоры. Он вышел за околицу села и направился по дороге к лесу. Солнце ещё не село, червонным золотом разливалось над горизонтом, выстилая по земле длинные лиловые тени… Воздух был напоён всеми запахами позднего лета и слегка дурманил голову. Обычно созерцание родной природы, щедрой на краски, оттенки и запахи, вызывало умиротворение и настраивало на поэтический лад.
«Расплавленное золото заката за синий лес, густея, потекло, и лёгкая, вечерняя прохлада неслышно опустилась на село… Затихло всё, и лишь ночная птица кричит, маня в далёкие луга, да свет луны в речную глубь струится, губами волн целуя берега…»
Так написал он однажды, в такую же дивную пору… Но сегодня чувство отрады не приходило в душу, мешали невесёлые мысли и воспоминания… Вспомнилось ещё недавнее детство, представшее вдруг отдельными видениями, не связанными друг с другом, мимолётными, некогда наполненными (неужели это было!) оглушающим звоном счастья…
… Вот он бежит из луга к родному крыльцу, где стоит мама в вечернем сумраке и зовёт его пить парное молоко… Вот он купается с одноклассницами и с удивлением замечает, что у них настоящие женские бёдра и груди… Вот он стоит на Горбатом мосту (который остался от немцев и дугой выгнулся над бывшей узкоколейкой), стоит и смотрит вдаль, на родной посёлок, и мечтает о том, как он прославит Зелёные Холмы, откроет их миру… Вспомнился запах бузины и купыря в диких зарослях кустов неподалёку от дома, где Витя так часто слушал соловья и почти не верил в реальность своего существования…
Видения сменяются одно за другим, но волнения, как прежде бывало при таких воспоминаниях, не возникает, что-то мешает внутри, стискивает сердце невыразимой тоской… Одна ли ссора тому причиной? Что-то ещё, что-то ещё…
Витя как раз добрёл до того Горбатого моста, где так часто бывал в детстве. Взошёл на него, оглянулся окрест… От неувядаемой красоты перехватило дыхание! Вдали, километрах в трёх, весь в буйных садах, утопает родимый посёлок, а позади, по другую сторону моста, примерно в километре от него, растянулся по горизонту синий, зелёный, бурый, изумрудный и чёрный лес, едва заметно разделённый исчезающей из виду желтоватой стрелой узкоколейки… Вокруг, куда хватает глаз, видны холмы, перелески, речушки, озёра, стайки диких уток, стрижей, куропаток, свежие копна сена… Романтической и немного печальной птицею аист кружит в вышине… Слышится гортанное круканье ворона, длинный крик цапли на ближнем болоте, плач невидимого чибиса, из далёких и ближних лугов до слуха долетает и первый звук наступающей ночи – несмелый запев козодоя и упругое, пикирующее на твоё сердце бекасиное «гну-гну-гну-гну…» Волшебные звуки и брызги жизни, переполненное счастьем дыхание родимой земли!..
Но – не приходит отрада в душу… «Мама...» Сегодня, как никогда остро, Витя ощутил невозвратность не только своего детства и ранней юности, но и невозвратность счастья и молодости к его матери, уставшей и больной женщине, всю жизнь отдавшей им, детям…
Витя встряхивает головой и хочет отогнать эти печальные мысли, но не получается. Из памяти глыбой выплывает далёкая ночь и прерываемый слезами мамин рассказ. Все братья тогда уснули, набегавшись за день, и только он, съёжившись под одеялом от страха и сострадания к матери, дослушал её рассказ до конца… «Мы и теперь спим и не слышим её мучений!» - со злобой на себя и на братьев подумал он…
Всё же усилием воли он заставил себя не думать об этом, и направился дальше, к лесу. Он шёл прямо на заходящее солнце, и сзади за ним по узкой пустынной дорожке тянулась длинная лиловая тень, словно мостик бесплотный меж ним и оставленным домом…
(Продолжение следует).

За стихотворение голосовали: natalya_Kozireva: 5 ; trenine: 5 ; Анжелика Градо: 5 ; alvek: 5 ; Махова: 5 ;

  • Currently 5.00/5

Рейтинг стихотворения: 5.0
5 человек проголосовало

Голосовать имеют возможность только зарегистрированные пользователи!
зарегистрироваться

 

Добавить свой комментарий:
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи
  • Махова   ip адрес:217.118.81.22
    дата:2012-02-22 07:31

    Хм, очень даже интересно, скажу я Вам и слог довольно приятен - легко читается. Даже и критиковать не хочется)))
    вот, что успела заметить, когда читала, так это то, что "то"-тошки, вроде как не на месте, а?
    "Братья обращались то к отцу, то поднимались наверх к старшему брату..." - обращались "то к отцу, то к..." ещё кому-то тогда... либо надо так:
    "Братья, то обращались к отцу, то поднимались..." - перечисление действий как бы. Мне так видится))
  • RODINA_SELO@MAIL.RU   ip адрес:93.100.33.75
    дата:2012-02-22 10:17

    Спасибо! Да, Вы правы! Сам бы я не заметил... Попробую исправить...
  • Махова   ip адрес:217.118.81.21
    дата:2012-02-22 15:56

    ой! запятую после братьев - это я зря брякнула))
    А прозу лучше на форуме публиковать - там народ более читающий и поговорить есть с кем
    http://stihidl.ru/forum/viewforum.php?f=18
  • RITA   ip адрес:91.202.85.85
    дата:2012-02-22 17:47

    Впечатлило...Зачиталась.Мне очень понравилось!Николай,с праздником!!!
  • RODINA_SELO@MAIL.RU   ip адрес:93.100.33.75
    дата:2012-02-22 19:07

    Большое спасибо, Рита! Давно Вас не видел... Рад Вам!
    Продолжение - прямо сейчас.
  • RODINA_SELO@MAIL.RU   ip адрес:93.100.33.75
    дата:2012-02-22 19:07



    комментарий отредактирован автором комментария
  • alvek   ip адрес:178.90.212.152
    дата:2012-02-22 17:58

    И как Вас на всё хватает?

  • RODINA_SELO@MAIL.RU   ip адрес:93.100.33.75
    дата:2012-02-22 19:09

    Большое спасибо, Алексей, что нашли время прочесть и откликнуться! Сразу же отправляю продолжение...
  • Анжелика Градо   ip адрес:79.173.80.248
    дата:2012-02-22 18:57

    Вы парадоксальны...Вы настолько живёте творчеством...Мне сложно это объять....Удивляюсь и читаю дальше.....
  • RODINA_SELO@MAIL.RU   ip адрес:93.100.33.75
    дата:2012-02-22 19:09

    Спасибо, Анжелика! Тронут Вашим вниманием!
  • natalya_Kozireva   ip адрес:109.206.45.222
    дата:2012-02-24 00:55

    И мне очень понравилось... Захватило... Но у меня, как всегда - обмiль часу ( простите, что на украинский перешла... ) Я обязательно дочитаю... По свободе... Завтра, ой - уже сегодня - очень рано вставать ... А возраст уже мстит за недосыпы постоянными кризами.... А может за постоянную работу по ночам... Днем-то не очень поспишь, нужно многое успевать.... Но, я люблю то что делаю... И сайт люблю... Но, как видите - от удовольствия прочтения приходиться отказываться... Благо - можно наверстать....
  • RODINA_SELO@MAIL.RU   ip адрес:93.100.33.75
    дата:2012-04-15 16:42

    Моя запоздалая благодарность Вам, Наташа! Не заметил раньше Вашего отклика.