Медиатор невозврата (Oionos).

Бродил в сомнамбулии абстенично,
средь мертвых досыхающих ставков,
в далеком детстве светлом и безличном,
по жареному плесу берегов.
В залысинах Кикиморного темя,
сквозь наэлектризованную тернь,
в Репее ощетиненых Эдэмов,
царапающих ногу как кистень.
В Чертополоха мертвых галереях,
сквозь странный перламутр небытия,
ползучей квинтэссэнцией змеилась,
кишмя киша гремучая Змея.
Она как медиатр невозврата,
но и провидец стиснутой цепи,
в моральных лабиринтах Геростратов,
в личине его собственных лобби.
Теряя шкурку ящеркой астральной,
был в солнце я безмерно погружен,
перерождаясь в высь диаметрально,
был Серафитной печью обожжен.
и через перисприты оболочек,
земного бремя ангельских одежд,
нередко вижу нежный я цветочкек,
в нем прозревая тайный благовест.
Улыбка на устах у них не сходит,
как радость добродетельный их след,
блаженству их завидуют и в моде,
изогнутый все чаще Пистолет.
А также лабиринты мысли падшей,
где Минотавром совести больной,
икает постмодерновая каша,
топча в хаосе свой же перегной.
Как вымучен упрек заблудшей мысли,
как призрачен новейший полимер,
в формовнике твердеющих колизий,
триумф переходящий в Панигер.
Но выше форма это добродетель,
а к ней нужны инструкторы добра,
Эдэм мой не всегда был только светел,
но там был Змей чья исповедь мудра.
При том не обязательно разумна,
на это дело есть инструктора,
но будет всеж ошибочно нам думать,
что высший дух (эфирный гений ) Гарсоном от бедра.
Кто с детства отрешен на солнцепеке.
тот понял одиночество и лед,
и знает всяк удел двоякобогий,
с святынею таинственных свобод.
Вот ангел улыбнулся в бренной плоти,
с свободою ниспавшей в его жир,
в формовнике твердеющих рапсодий,
со мной он не разделит ваш Кумир.
Но от него мне это и не надо,
не надо мне и знать на кой он сей,
где каждый , Медиатор невозврата,
на темени Кикиморских весей,
Как Джуна знаю что свобода свята,
провидя звенья стиснутой цепи,
в моральном лабиринте Герострата,
в личине его собственных лобби.