Поэт и туземные черви.

На привокзальный эшафот,
сколь раз поэта отправляли,
потом надёжно добивали,
январской стужей в новый год.
Он мстил им только лишь одним,
лишь одиночеством бескрайним,
как будто чувствуя заранее,
что быть ему всегда одним.
Один глядит он на толпу,
что в него слухами стреляет,
и проклиная умоляет,
найти прибежище в гробу.
И вновь сжигает чужака,
в честь своих идолов туземных,
а он благославляет землю,
что в ней есть лес и есть река.
Им нужен муж,или жена,
как соучастник в преступлении,
они здесь для того чтоб гений,
искал петлю как сок вина.
В него обьятого тоской,
они стреляют лицемерием,
и продают на рынке перья,
его крылатости нагой.
К тому чье слово не пустяк,
они вынашивают злобу,
и восхищаются микробом,
что тот не тонет упадя.
В его вечернюю печаль,
они как тени проникают,
и что то шепчут и моргают,
как будто требуя бича.
Но не найдя в нем ничего,
льши признают его безумным,
и отползают вновь безшумно,
его оставив одного.
Он знает ,их не излечит,
и сто юродивых с иконой,
ведь у червей свои законы,
он лишь остаток волочит,
в тисках духовной нищеты,
на одре чуждой усыпальни,
в непостижимости фатальной,
огня предельной высоты.
У них и боги на крестах,
тридцать серебряников стоят,
под Вифлиемскою звездою,
ими торгуют иногда,
И нас конечно продадут,
под нескончаемые жесты,
но прежде камнем благовеста,
в нас снисходительно швырнут.
А виноградный сок петли,
его бы удавил нежнее,
чем даже узы Гименея,
между червями сей земли.
Успел ли он печаль унять,
пустив богов в сухие вены,
или игрою Мельпомены,
им удалось себя занять.
Все это меры величин,
таблиц небесных концентраций,
где в каждой цифре вызов сдаться,
но небо хмуриться,молчит,
в своей лазурной чистоте,
устами чистого Орфея,
и призывает чародея ,
не забывать о высоте.
Ведь только небу быть венцом,
его евангельских сюжетов,
где есть и эшафоты света,
и благодать с червей лицом.

За стихотворение голосовали: АнЧаР: 5 ; dvart: 5 ;