Дурнушка

Всё смеялась, да слёзы текли
по брусничному личику блёстко;
в пасть метели как будто эклер
поместилась плясунья-берёзка.
И серели в глазах небеса,
чьим бельём прикрывался господь сам,
и тебя целовал коммерсант,
опасаясь обычного скотства,
а потом лобызала зима,
вместо губ, пригубивших охотно,
и тебя понесла задарма
по отечеству лодка Харона.

Мимо избы, пивнушки, не то,
люди, нелюди, сёла и реки,
льдом покрытые, некто, никто.
Мимо Марьи, миры, имяреки,
мимы, мины, гогочущий бал,
маскарад, мастера джиу-джитсу.
Всяк увидевший лодку, терял
сухопутную линию жизни.
Но неслись вы, хоть слёзы текли
под бестактные выплески смеха,
и совсем не осталось тепла
у Венеры, лишившейся меха.

Только вёсла качал не Харон,
ибо драхмы не ценятся боле,
но – к тебе примостившийся, Он,
и согнулось над ним биополе,
так согнулось, что видела ты
будто радугу в миниатюре,
и не снег, но – живые цветы
мудака, что влюбился – в натуре.
Он, похитивший счастье своё,
был зловещ от подошв до макушки,
но меха, а за ними – бельё,
ниспадали покорно с дурнушки.

Через час бы приснился Нью-Йорк,
или озеро с чудищем неким,
но внесли тебя четверо в морг,
иссечённые взбалмошным снегом,
впрочем, было ли то, что внесли
той тобой – над столом с овощами?
Глянь, зима словно машет вослед
неустанно платками прощаний,
и кончается, в них, в никогда
не искавших конкретнее формы,
ад, с его перевёрнутым «да»,
что считали своим до сих пор мы.