Августовские экспромты

XXX

В тот день, когда ты вспомнишь обо мне,
допустим, сев на краешек дивана,
я вероятно буду – на коне!
а не на дне, к примеру, – океана.

В тот день, когда ты вздумаешь забыть:
кощея, дурака, сварливых чудищ,
предпочитая всякой сказке быт
реальности, ей-богу, – не забудешь!

Твой, слышу, говорит самообман:
«Истории любви не быть короткой, –
возляжешь ты на кожаный диван,
обяжешь каковой стать лёгкой лодкой».

Меня ты будешь часто вспоминать
(хоть не подам присесть на луг плаща я),
на свет, как беспардонный некромант,
былое из могилы возвращая,

но – не вернешь, поскольку пройден путь,
и самые мечты – проделки чёрта...
над мертвецом, чьей жизни не вернуть,
быть может и почувствуешь ты что-то.

XXX

Не возжелав крестового похода,
сгоняя тень, коснувшуюся лба,
на фоне шумной жизни Камелота
я проявляю грацию столба.

Пусть и живу теперь уставом глыбы,
забыв о ратном деле и пирах,
на площади в толкучке смертью рыбы
мой, чувствую, Экскалибур пропах.

Но мне плевать на то, что происходит,
происходило и произойдёт:
я ко всему испытываю холод,
хотя – и не прикладываю лёд…

Быть может, стал я жертвою проклятья,
ведь оттого мне, видно, и не жаль,
что не сумел перстами перенять я
преподнесённый случаем Грааль.

…а случай был. Плыла небес отара.
Жизнь мирно дула в изобилья рог…
Но этого никто на свете дара
не захотел принять, постичь – не смог.

Так свет я разменял на тьму кротовью,
что ныне существую не у дел…
Я оттолкнул сосуд с невинной кровью,
и, это осознав, оцепенел.

Теперь я новой заповеди внемлю:
в путь не идти крестовый по былью!
а, стало быть, ничьей в бою на землю
за дар небес я крови не пролью.

XXX

Потому что исследовал так
вас дотошно я – вдоль-поперёк, –
знал широкое поле в цветах,
видел жизнь в измерениях трёх;

пусть дороги и были длинны,
Ариадне послушная нить
там вела, где несли горбуны
дщерь малиновых зорь хоронить.

Ваши мысли вели за собой
пустоту, полагаю затем,
что кружащийся шар голубой
то и дело наращивал темп.

И сронило вас, полную сил
с колокольни, с дороги, с куста…
– Ты куда ж? – я невольно спросил.
Не ответила мне пустота.

Сумма всех начинаний – залог
неизбежного шага во тьму...
от него и бежал я как мог,
приближаясь тем самым к нему.

Только вас-то по-прежнему – нет,
хоть, чтоб горю дышалось полней,
ваш в душе разливается свет,
с темнотою сливаются в ней.

XXX

Когда ты сдашь последний свой экзамен,
в тот час, когда ты первый свой гекзаметр
насквозь просверлишь ясными глазами,
под люстрой, притворившейся медузой,
ничто на миг прекрасной станет музой.

Когда ничто под самою рукою,
пустив слезу, следя за слов рекою,
утонет в них, крадущейся строкою
на чёрных… на своих мушиных ножках
так путь начнёт печаль, что не поймёшь, – как!?

Печаль придёт. И будет не легко с ней.
Печаль придёт. И станет важной гостьей.
Она грядёт в шумливой свите козней.
Ты, радуясь быть с ней вдвоём идее,
весь мир кладёшь к подолу Бонадеи,

готов её встречать в стихах оглаской…
предчувствий сонм к тебе нисходит с лаской…
не видишь ты, что у неё под маской,
затем и внемлешь – в творческом ударе! –
по всем статьям словам безликой твари.

Несёт тебе чудовище горсть праха…
с извечной болью сводня. Эта сваха
сама ж невеста. Но ни капли страха
не чувствуя, душой к ней рвешься, телом.
Да, страх-то есть. Он просто за пределом.

Ни капли страха. Свет любви во взоре.
Рай в шалаше. Приветливые зори.
Ни капли страха, если видишь море.
Гляди ж, печаль твои глаза раскрыла.
Всего на свете боль твоя – мерило.

XXX

Валы волхвов, даров их чёлны
судьба на твой порог швыряла …
Живого часом эти волны
несли пример материала.

Да, ты молчал, внимая правдам,
исправно вслушиваясь в ложь, но
мог объяснить холодным взглядом
сколь цель прибывшего ничтожна.

И гости, как бы каменея,
в глаза твои взглянуть не смели…
Их правда точно ахинея
не достигала главной цели.

И разворачивались, то есть
с тобою разрывая связи,
впадая в ярость, или – в горесть,
ступали дальше – восвояси.

А ты сидел невозмутимо,
пылился в хижине убогой,
живя рассказом пилигрима,
дыша оставшейся тревогой.

И я пришёл. Что смог понять я?
Волхвы ушли. Волхвы вернутся.
Но их останутся проклятья.
Их здесь поселятся безумства.

И вновь молчишь, хотя бушуя,
вручил карт-бланш я красноречью…
О чём сегодня ни спрошу я,
на это сам же и отвечу.

Земную жить стремлюсь постичь, но
на фоне тьмы, лишённой жеста,
вдруг вижу, сколь эгоистична
моя картина совершенства.

Но ты встаешь… Нам далеко, но
пойти вослед я к лодке в силах,
поглядывая на Харона,
вернее – на его затылок.

XXX

На горе из оболов
ждёт харонов чертог -
дом, который стать лодкой способен,
дом, который стать домом не смог.

Не стоит, но – плывет,
неустанно трубит
дом, который стать лодкою может,
но не в силах разбиться о быт…

Из оболов гора
прибавления ждёт….
Брось монетку – получится капля…
Брось монетку – получится пот…

Из оболов гора
скоро станет блестящей рекой…
горы дел ожидают Харона
там, где царствует вечный покой.

Брось монетку… И в путь!
Невесомый, пора…
Для тебя этот ломаный грош
всё равно что гора.

Неподъемным, я вижу,
стало всё, что ты к дому принёс, на крыльцо.
Как, хиляк, ты махину поднимешь такую?
Как её ты швырнёшь нерадивой судьбине в лицо?

Только, всё-таки, брось, –
не добросишь, так ведь – не беда…
пёс твой там, на горе побывал…
разве мог он попасть не туда?

Вряд ли он заплатил,
спешно нюхая хмурых гостей…
эти блеклые тени
не имели костей.

Он искал до тебя
путь. Уснувший навек бобылём,
всё по дому носился,
по дому, который был сам кораблём…

Скоро встретитесь вы,
на горе из оболов, не помня тревог.
Пёс клубком твой свернётся
как в старое доброе время, и ляжет у ног….

Пусть и будет он смертью,
а смертью он будет всегда…
если видишь монетное царство,
то, стало быть, нужно туда.

За стихотворение голосовали: Кухтов С.Г.: 5 ; частник: 5 ; Наиль Бикметов: 5 ; vikrim: 5 ;